"От четверга до четверга" за 6 марта 2001 г.
Предуведомление
Дважды два
Весна и разное
Чтобы помнили...
Четвертый формат, или поздравляем Василия Уткина с днем рождения!
Ну вот, все ушли. Здравствуй, любезный мой читатель…
Знаю, что 6-е не четверг. Но нынешний четверг – выходной. Так что выходим заранее. И – обычное предупреждение: выпуск получился большой, кто торопится – зайдите потом, или распечатайте и возьмите с собой на выходные.
Вот что удивительно – добавляя занятость, вы можете каким-то образом увеличивать свободное пространство времени. Единственное, что мне приходит в голову в качестве объяснения, это эластичность соответствующего мешка – укладываешь в него нечто тяжелое, он растягивается, что-то там переставляется, укладывается иначе. Глядишь – время-то и появилось.
Вспомнил я про этот эффект, да и решил: дай, думаю, возобновлю четверги, что-ли...
Так что, опять привет, читатель. У нас весна, однако...
На глянцевой обложке очередного номера Connectis (приложение к FT "про интернет", выпуск № 8, что про P2P, или peer-to-peer технологии, – напрасные надежды, кстати, это все, как говорится, мимо кассы) среди прочих материалов анонсирован и "profile" интернета России. Название: "Секс, враньё и вирусы" (Sex, Lie, and Viruses). Такая удручающая однородность родных пространств заставила задуматься не о восприятии отечества (нынче это башлё-ё-ё-ё-ё-вое, говорят, дело, работать с восприятием...), а шире – о соотношении оптимистического и пессимистического взгляда на мир, на процессы, выражаясь по-горбачевски...
Если воспользоваться матричным видением, столь распространенным среди студентов младших курсов и начинающих консультантов, можно построить простейшую табличку два на два.
В первой строке там будут те, кто считает, что он сейчас тьфу-тьфу ничего. Тех, кто считает, что у него все хорошо, в нашей стране, похоже не осталось – вой стоит такой, что непонятно, на кого рассчитана реклама бутиков, фитнесс-центров, круизов и элитного жилья. Причем вой этот и реклама соседствуют на соседних страницах одних и тех же изданий. Мне недавно сын подсунул один, но на сей раз неудачно, я ему сказал, что к названию этого журнала надо приставить через дефис "#удак", тогда будет всё точно). То есть, по нашим обычаям, кто не считает, что у него в последнее время все прахом пошло, у нас рискует прослыть этаким дурачком-оптимистом.
Во второй строке, соответственно, те, кто к первой строке присоединяться отказывается, и начинает плаксиво жаловаться на свою нелегкую жизнь, даже не расслышав, что его не "как дела" спросили, а "который час".
По столбцам (матрица, небось!) или, как говорит сухой язык ГОСТа – в колонках таблицы – оценки ситуации вообще. Не вот у пациента лично, а как он оценивает ситуацию в больнице в целом.
Теперь столбцы (для гуманитариев подсказка – возьмите бумагу и рисуйте за мной, а то собьетесь). В первом столбце матрицы – социально-общественные оптимисты, которые считают, что жить стало лучше, а возможно даже и веселей. Повторю, речь идет о генерализации, а не об оценке их собственного положения.
Во второй колонке таблицы – унылые пессимисты. Которые видят, как вокруг – все хуже и хуже, и перспективы, я вам доложу, самые мрачные...
Итак, имеем четыре типа. Первая ("северо-западная") клетка: и у меня все отлично, и в стране все нормалёк. Вторая клетка ("северо-восток") – да у меня-то как раз всё более-менее, но, блин, куда котится страна – просто ужас берет. Третья клетка ("юго-запад"): нет, все-таки, что ни говори, жизнь налаживается, а что у меня лично тараканы на кухне с голоду мрут – ну что ж, ну это факт печальный такой. Наконец, четвертая клетка со свойственной юго-востоку мизантропией (смягчаемой, юго-восточным же, фатализмом, почему-то находящим особенно яркое воплощение в их клозетах) вздыхает: и вокруг, однако, бардак, и у меня... И у меня, и вокруг – всё одно. Нет в жизни счастья.
Ну, дальше мы эту матричную демагогию разводить не будем, бумаги, как говорится, жалко – я в таком духе километрами мог курсе на третьем размерности множить – а задумаемся-ка мы над собой.
Куда податься? Четыре клеточки целых. И вот еще. Не действует ли волшебным образом строка на столбец, или, выражаясь бюрократически, графа на колонку? Стал сам огурец – и вокруг как-то пороки потихоньку съежились, глядь уже и не пороки, а недостатки. Заостряя вопрос, приведу пример: в день получки и социализм поворачивался к нам своей праздничной стороной. А без денег и в утомительной суете Лазурного берега чувствуешь себя чужим на празднике жизни... А?
Но этот вопрос так, для разминки. А ежели вы наблюдатель со стажем, или не дай Бог, аналитик по должности – как быть с вашим, простите, инструментом аналитическим? Вот, скажем, успешно сдан каким-нибудь ученым или публицистом отчет по хоздоговору (или статья) на актуальную тему "Как победить черный нал". И получен этим самым налом гонорар. И что же – вдруг проблема, волновавшая ученого, или тема, так близко к сердцу принятая публицистом, начинает приобретает иное, я бы сказал, гуманитарное измерение. Жизнь начинает поворачиваться какой-то иной стороной, чем поворачивалась до сих пор, когда он, свистя ноздрями от негодования, расхаживал, диктуя и теряя листы в азартном желании это позорное явление изгнать из нашей жизни.
И наоборот. Вот, был себе при бизнесе, ходил на работу, ждал указаний, потом делал что велят. Северо-западная клетка. То же, главное, здание, вот что радует, – объяснял жене, когда их контору купили вместе с мебелью и сотрудниками. Вот, извольте видеть, обоснование, к нему – график в виде картинки. Домик маленький, потом побольше, потом совсем большой. На стене – проценты нарисованы. Это такая программа – у меня в плане написано "освоить к майским". Тамара поможет – придется после работы задержаться, ничего – мы люди привычные. Это раньше мы карандашами там, фломастерами. Отсталость... Дома, распуская галстук, устало хватается за remote control... Все-таки, капитализм, что ни говорите, обладает высшей производительностью труда. Да-с. Гляди-ка, какое пиво научились делать... А все же с бельгийским не сравнить. Поедем-ка летом в Европу...
Читаешь труд такого – сердце радуется. Энергично, крупными мазками. "Первая очередь", "вторая очередь", DCF – пожалуйста. WACC? А как же. Вот спрос – человечки в кружочке... Из Мирового банка прислали. Или – бери выше – скучные буковки мировой фирмы по низу листа, перед confidential. По-русски вот только "признть удачным" написано. И итоги не бьются. Он с энтузиазмом соглашается. Да это ничего, стажер делал... У них там вообще после 1998-го сокращение произошло, офис заморозили. А к окну подойдешь – красота! Сколько кранов! Никогда Москва так не выглядела. Рекламы, освещение – европейский же город!
Но вот дали под зад, или отобрали отдел, или на совещания не зовут более с табличками – и жизнь рисуется уже совсем иначе. Как же так – я же такой безвредный. Более того, я так болел за отрасль, таблички на компьютере рисовал про то, как ужасно могут изнашиваться фонды. Кто же будет за ними присматривать? Вам меня не жалко, так вы народное хозяйство пожалейте. Это глупость ваша, необразованность ваша мешает заметить, что у них там тоже ведь national economy, Volkswirtschaft… Я ведь ждал указаний и все выполнял, а вы...
И начинает умирать промышленность, рассыпаются в прах сети, рыба уходит к вражеским берегам... Тревожно делается на душе, как прочтешь доклад, составленный в таком состоянии. Юго-восток, да и только.
Вспомнились завоевания социализма, время золотое. Начиная с начальника подотдела – шапка, к отпуску – в размере оклада на поправку здоровья, набор в праздник, заказы. У него государственная складка, скорбь за народное хозяйство отражается в черном стекле с надписью "не прислоняться" (не протекла бы рыба в портфеле).
Какой же гений придумал думу, партии, администрации! Он краснеет уже после первой, тянет галстук. "Нет, все-таки социальное (он подымает палец), социальное рыночное хозяйство. Гримасы капитализма не для нас. Да где вы видели... – спасибо (официанту, поднесшему огонь) – ...где вы видели-то его, в чистом-то виде?"
Однако, снега навалило в этом году! Каток засыпает периодически. Не в смысле, что спит, а в смысле, что снегом. Наверное, его чистят, каток хороший, и расположен удобно – кто знает от метро "Динамо" перейти на другую сторону и к центру. Дальше не скажу, и так народу полно... Но вечером, когда народ, чистить его, конечно, не чистят. Может, если инвестиционный климат позволит, на следующий год машину заливочную купят. А если не позволит, опять будем внимательно трещины высматривать, не давая себя закружить музыке и цветным огонькам.
Лед так себе. То есть хуже, чем стадия "могло бы быть и лучше", но лучше, чем на Чистых. Там, правда, он совсем никакой, так что информации лишней я вам опять не выдал.
Но лед, он и в Африке лед. В смысле, он всегда примерно одинаковый в таких местах. То есть меняется, конечно (в худшую, почему-то сторону), но медленно – как и положено льдам. А вот примета нового – в прокате при катке не берут в залог паспорт. "Да ну его, – говорят. – давайте лучше водительские права или мобильный телефон. Вон у нас – трое прав и восемь телефонов."
Мне, вообще-то, прокат ваш ни к чему, я от любопытства нос сунул. Как услышал, что в прокате от паспортов отказываются, так и заинтересовался. Задержался, идучи на лед. Лед что, лед не главное. Музыка очень уж наяривает – как наддаст, так народ быстрее начинает ногами толкаться. Как там Наташа столько без отдыха может! Ей, кстати, что уютные снежинки, что метель, у нее вообще – техника. И коньки новозаточенные. Что-то я тут с вами разболтался, мне ведь еще буфет проинспектировать надо успеть. На предмет горячих напитков. Безо льда. С лимоном.
Весна, а холодно!
Это название отличной передачи бедолаги Филатова. Бедолаги – потому что, презрев разделение труда, он решил совместить актера, агента, режиссера и продюсера. Ну и случился у него инсульт...
Но тут про более светлые дела.
Купил книжку, побаловал себя. Знаменитый Карнович, "Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими" (СПб, издательство А.С. Суворина, 1886).
В былое время в той части русских, где иностранные слова были не в употреблении, латинскому слову "familia" не придавали еще значения родового прозвания, но только значение "семейства". По поводу этого ходил когда-то такой анекдот, а может это случилось в действительности. Рассказывали, что когда император Николай Павлович приехал в какой-то губернский город и ему представлялись тамошние почетные купцы, то он к одному из них обратился с отрывистым вопросом: "твоя фамилия?" – "Дома осталась, ваше императорское величество", отвечал осчастливленный таким вопросом купец, полагая, что государю угодно было спросить об его семействе.
Книга удивительная, жаль редкая теперь (вот бы переиздать, издатели – алё, гараж!). Вот что пишет Карнович в самом начале своего сочинения.
Введение у какого-нибудь народа фамильных или родовых прозваний свидетельствует прежде всего о водворении среди него гражданственности. Это один из наиболее заметных ее признаков. В простом несложном быту не встречается необходимости в таком способе определения личности по ее роду. Там довольствуются только прозванием, без наследственного перехода родового прозвища. ... В той среде, где нет у человека особых наследственных прав, гражданских или имущественных, он может прожить весь свой век под одним лишь личным своим именем или особым прозванием...
В ту же лузу. Кажется это был Жириновский, который при начале ельцинской эпохи возмущался: "Да что же это за банда! У них даже фамилий нету, какие-то клички – Гайдар, Чубайс, Бурбулис, Шахрай..."
Так, в прежнее время все наше крестьянство, поголовно бесправное и закрепощенное или казне, или частным лицам, не употребляло вовсе родовых прозваний, довольствуясь только крестными именами и личными прозвищами. Между тем, среди горожан, пользовавшихся все-таки кое-какими правами и встречавших надобность в разных сделках по родовому имуществу, начали устанавливаться родовые прозвания".
Элита наша имела существенные отличия механизмов образования фамилий от Запада, с его феодальными "Де" и "Фонами". От фамильных владений прозваний на Руси не получали:
На Руси, совершенно чуждой феодальной закваски, фамильные прозвания по владениям вовсе не употреблялись. Замечательно, что даже удельные князья не титуловали себя по своим княжениям. Не встречается, например, ни одной такой записи из удельной поры, в которой значилось бы: "я, князь (имя-рек) Переяславский", или "я, князь (имя-рек) Ростовский". Это объясняется, конечно, тем, что удельные князья, в силу родового старейшинства, переходили беспрестанно с одного удела на другой и потому не могли утверждать за собою названия княжений и тем еще менее могли усвоить такое название за потомками".
Вот так. Нет фамильных владений, нет, стало быть и фамилий, образованных от фамильных владений.
Вот еще – про иностранные фамилии и их трансформации:
Живший некогда в Петербурге итальянец Баско обратился в Баскова... Потомки итальянского инженера Градинеско-Марини, устроившего при взятии Казани царем Иваном IV подкоп, решивший судьбу этого города, имеет ныне чисто-русское прозвище – Марины.... Отрасль императорско-византийской фамилии Комненов обратилась у нас в исходе XV столетия в Комриных или Ховриных, а затем, – по прозвищу одного из предков уже в России "Голова", – существует ныне под прозванием Головиных.
Или вот о поразительных наших двойных фамилиях. Были следующие закономерности их появления.
Первая, когда сыновья одного рода с единым родовым прозванием, по тем или иным причинам получали прозвища. Например, в начале XIII века в Новгороде жил некто Михайло Прушанин, то ли из Пруссии, то ли просто жил он в районе новгородского Прусского конца. Были у него сын, внук и правнук – все Прушанины. Оказалось у одного такого Прушанина двое сыновей. Получили они прозвища – Мороз да Туша. От Мороза уже в Москве пошли Морозовы. Был Морозов Борис, был у него сын Василий по прозвищу Тучко, был другой сын по прозвищу Брюхо. Сыновья этих Морозовых стали писаться различно: Тучко-Морозовы одни и Брюхо-Морозовы другие.
Другая модель, так сказать, последовательная (первая – параллельная) видна на примере Романовых. Еще дед патриарха Филарета был Захарьин-Юрьев, по именам (личным!) своего отца – Юрия и своего деда – Захария.
Представителям двух других, тоже древних дворянских родов, – Нелединских и Бестужевых, дозволено было прибавить: первым, в 1699 г., фамилию Мелецкий, которую предки их носили некогда в Польше, а вторым, в 1701 году, по прозвищу одного из предков Рюма, – Рюминых, в отличие от прочих их единородцев.
Итак еще одна модель – "дозволено прибавить". Инициатива исходила в этом случае от семейства, во многом и из-за того, что у нас не было наследования по женскому колену. Карнович приводит текст челобитной, поданной в 1697 г. царям и великим князьям Ивану, Петру и великой княжне благоверной Софье Дмитриевыми:
Пожалуйте нас, холопей своих, для отличия от иных прозванием Дмитреевых, велите, Государи, к прозванию наших Дмитреевых прибавить старое наше прозвание по родословцу Мамоновых, чтоб нам, холопям вашим, от других Дмитреевых бесчестными не быть.
Вот как раньше писали! Государи и повелели писаться – одним Дмитриевыми-Яблоковыми, другим – Дмитриевыми-Пенсионными. Тьфу, нет, перепутал. Тем более, что потом государи потребовали, чтоб порядок переменили (как и Самарины-Квашнины). И стали – Дмитриевы-Мамоновы
Наконец, были пожалованные за особые заслуги вторые фамилии, ставшие частью первых. Глебовым передана была фамилия Стрешневых, Остерманов – к Толстым (потом к одному из Голицыных), к одному из Демидовых – Лопухиных (с пожалованием Лопухину П.В. титула "светлости"). Важный случай – пожалование личное, передаче не подлежащее (Суворов-Рымникский, Голенищев-Кутузов-Смоленский, но в последнем случае внуку в виде исключения "Смоленский" перешло)...
* * *
Да что все Карнович да Карнович. Что у нас своих славных нету?! Есть. Надо только так устроить, чтобы все преимущества упомянутых моделей удержать, а все их несуразности оставить в проклятом прошлом. А то будут потом писать, как Карнович, – "По поводу этого ходил когда-то такой анекдот, а может это случилось в действительности"...
Для начала надо бы, в рамках восстановления норм русской государственности, давать вторую фамилию и нашим деятелям, отметившимся на поприще. В связи с грядущим юбилеем – 10 лет реформ (звучит странно, но я не виноват...). За особые их заслуги делать род славного номинанта обладателем родового, наследуемого и вовек неотчуждаемого двойного прозвания. Чтобы и через 100 лет, и через 200 помнили у нас в России Ходорковских-Менатеповых, Гусинских-Мостовых (хотя нет, не пойдет, путается с Петром Петровичем, к которому отношения не имеет, ПП был фигура хоть и одиозная, но ведомственная, на поприще не тянет, нет...) Лебедевых-Резервных, Потаниных-Онэксимовых, Смоленских-Столичных (или Столичных-Смоленских?), Бендукидзе-Нипековых, Виноградовых-Инкомбанковых-Интерзнаниьиных, и Евтушенковых-Системных...
Рюмку бы об пол, да и закусить – ан нет, нельзя, пост...
Четвертый формат. К дню рождения В. Уткина
Простите, тов. Маслаченко, у вас тоже день рождения, вам в подарок только и могу что рассказать приятного, как сидели мы с мамой и отчимом на Восточной трибуне Лужников, когда вы, почти прямо под нами, постучав бутцой об штангу, выбивали мяч со свободного. Сезон не то 63-го, не то 64-го года. "Спартак" – "Молдова", 3:0, как сейчас помню. Отчим и мама пили пиво и ели воблу, мама мне сказала – "Знаешь, а еще недавно Маслаченко за "Молдову" стоял. Коле он нравится, но по-моему он – пижон". Пижонов я уважал – они в кепках ходили. На вас тогда тоже кепка была – от солнца. И отстояли вы игру здорово... С днем рождения, вратарь!
Футбольную речь помню столько, сколько себя. Первое радиовоспоминание – радостное, марш Блантера, игра окончена, дребезжит голос комментатора. "У микрофона был Вадим Синявский", такая детская мантра. Первое телевизионное воспоминание – тревожное. В гостях, через линзу, маленькие растерянные футболисты. Диктор сказал: "Торпедовцы потеряли мяч". Я понял, что растеряны они не напрасно. Во-первых, им влетит. Потерять мяч – нешуточное дело. Во-вторых, как дальше играть-то? Надо отправляться на поиски...
Комментарий это формат. Я помню три формата футбольного комментирования.
Формат – не стиль. Стилей было, разумеется, больше. Сколько комментаторов, столько и стилей. Простите, неназванные здесь мастера спортивного слова... Итак о форматах.
Вначале был Синявский. У него был дублер, младший товарищ по работе, Ян Спарре, но создателем формата и его воплощением был Синявский.
Это был, конечно же, радиорепортаж. Комментатор решал как минимум две задачи: воссоздавал картинку словами и делал то, что собственно и называется комментарием.
Вадим Синявский был гений своего ремесла. Он был замечателен и как рассказчик-показчик (не могу ничего подобрать к английскому narrator), и как тонкий знаток футбола. Комментарий его, по необходимости сжатый, часто был интереснее игры, так что он этим не злоупотреблял. Задачей его было, как я теперь понимаю, привлечь людей на стадион. Он умел передать главное – дух игры, ее смак, ее чувство. Он добивался этого, используя равным образом темп, интонацию и словарь.
Темп речи и интонация радиорепортажей, к огромному сожалению, ушли с появлением телевизионных трансляций. Наследников Синявский не оставил (вот бы нашелся молодой амбициозный комментатор, который попробовал бы поработать в этой традиции, думаю, что по записям можно что-то восстановить, да и живо еще поколение, которое Синявского слышало и помнит)...
Что до словаря, то во-первых, Синявский не позволял себе никаких заигрываний со зрителем, никакого снижения планки. От него нельзя было услышать грубого, вульгарного или даже жаргонного слова, никаких "засветил", никаких "засандалил". В то же время, его речь не была штампованной...
Во-вторых, он был замечателен употреблением всяких нырков, навесов, шведок, щёчек... Потом настала политкорректность и, начиная с Озерова, говорят "внешняя сторона стопы" и "внутренняя сторона стопы", как в балетном училище. Синявский мог сказать "пыром", причем это соседствовало у него с невытравленными за кампанию борьбы с иноземной терминологией "хавами", "корнерами", и "голкиперами". Получался какой-то невероятно другой русский язык. Потом я понял, что это был эффект Набокова (теннисная "ракета", в футболе – "кикнуть") – несостоявшийся вариант русского языка...
В-третьих, и это близко к "во-вторых", он, будучи, так сказать, отраслевиком, использовал все возможности русского языка, всю его выразительную силу для оформления своего отраслевого (отрасль "советский спорт", подотрасль "советский футбол") материала.
Есть у меня пример один безхозный. То есть до сих пор мне было непонятно, примером чего этот пример служит. Теперь вот нашлось.
У Щербакова есть изданный сборник, называется "Другая жизнь". Там не все песни, кончается всё годом, кажется, 96-ым, индекса нет, комментариев и вообще никакого справочного аппарата нет, но не в этом суть. Спасибо, как говорится, что хоть это есть. У него в этом сборнике приведены партитуры песен, очень подробные, со всякими указателями и метами для голоса, для гитары... И при начале каждого сочинения стоит такое... ну вот как ставят обычно в партитурах "piano" или "форте" (тихо, громко). То есть отраслевые, профессиональные слова. И он, Щербаков, взял и эти профессионализмы дополнил указаниями из большого, настоящего языка. И у него поверх партитур появились всяческие "решительно", или "холодно", или "внушительно" или даже "чопорно". Все перечислять не буду, там для каждой или почти для каждой партитуры своё. Это, повторяю, пример.
Вот и у Синявского пас отдавали решительно, в обводку пускались холодно, по воротам били внушительно, а с игроками противника общались чопорно.
Второй формат создал Николай Озеров.
Николай Николаевич Озеров был зеркалом и эхом советского застоя. Как и застой, он тоже поначалу всех устраивал, как и застой, так же в конце стал всех безумно раздражать. Яркость Синявского была немыслима в 70-е. Озеров сделал ставку на штамп и неизменность. При этом он бывал как-то поразительно артистично некомпетентен.
Те, кто знал его, говорят, что Озеров-человек был неизмеримо интереснее, привлекательнее, значительнее Озерова-комментатора. Охотно верю. И не только потому что Озеров – это не только стадион, но и артистическая и богемная Москва 40-х и 50-х годов, театр, теннис, круг общения... Верю еще и потому, что после окончания его комментаторской карьеры, все последние годы Озерова мы наблюдали его почти неизменное присутствие на трибуне, во время иногда совсем рядовых матчей, когда он все видящими и все понимающими глазами следил за игрой, опрев подбородок на руки, а руки положив на костыли. Его комментариев в кулуарах я сам не слышал, но знаю от пользующихся у меня доверием очевидцев, что они ничего общего с тривиальной жвачкой его телерепортажей не имели. Но вот что я видел, так это его реакцию на события на поле. Подделать это, как известно, нельзя. Так вот, все доказывает, что игру он понимал прекрасно, любил ее и был ей предан.
Тогда получается, что в лице Озерова-комментатора перед нами случай сознательного упрощения, я бы сказал даже резче – обубоженности репортажа. Как бы то ни было, это был формат.
С дряхлением режима и формат эволюционировал в сторону снижения темпа, более деланной, формальной эмоции, упрощения речи. К концу кроме интонационных и языковых штампов не осталось ничего... Казалось, комментируя, он мог бы обедать, писать книги, играть в теннис –- всё не прерывая своего: "мяч переходит к Мунтяну, возвращается к Колотову, переходит к Серебряникову, Капличный выбивает его на угловой... Да-а-а-а-, в штрафной ЦСКА становится по-настоящему жарко..."
Звездным часом Озерова стали телевизионные хоккейные репортажи из Канады в 1972 году. Во время той первой суперсерии наши бились, как львы. По его формату выходило, что бились потому, что были сплошь членами партии и ВЛКСМ. Чтобы доказать преимущества строя, так выходило по его формату. Я еще про те матчи напишу как-нибудь на досуге... Но тогда меня поразила одна вещь. Когда канадцы и наши первый раз выехали на лед, я увидел, что канадцы все – как на подбор, одинаковые, шкафно-ладные. Наши, стоявшие на синей линии напротив, выглядели очень живописно: длинный, как жердь Якушев (кликуха – "телега"), малыш Харламов, потом квадратный Блинов (не спартаковский защитник, а цсковский нападающий, кликуха "нескладный"), потом работяга Викулов, потом элегантно-крупный Петров в необычном шлеме, не как у всех. Короче наши по разнообразию физиономий и конституций превосходили их, обвинявших нас в роботоподобности. Таких вещей видеть не полагалось, Озеров их и не видел, а если и видел, то в формат не пускал. В формате было: "накануне у ребят прошло комсомольское собрание. Они поклялись до последнего сражаться за честь Родины, отстаивать в далекой Канаде высокие принципы советского спорта"... und soweiter, und sofort… Последнего чего?
В Озеровском формате игра приобрела социально-политическое измерение, потеряв человеческое. Пафос, пафос, ничего кроме пафоса. Пафос нам запихивали в рот и нос горстями, с утра до ночи. В последние годы огромное количество болельщиков, заслышав Озерова, выключали звук.
Человечность вернулась в формате номер три.
Третий формат возник с появлением пары "Перетурин-Маслаченко". Не понять теперь молодым, какое впечатление они производили поначалу! Это было задолго до Горбачева, но чувство было аналогичным. Мы гордились ими, мирясь с их недостатками, ибо они возвращали нам самоуважение.
Они были новаторами по многим параметрам. Порядок этих параметров – дело произвольное. Начну с того, что они были щегольски аполитичны. Далее, ирония и острота стали постоянным элементом репортажа (а у Перетурина, одно время, похоже, что и спортом). Наконец, они отодвинулись от поля, предложив нам кресло рядом с собой. Они первые стали говорить: "посмотрите, каково!", сформировав треугольник "мы, вы и игра". До этого мы не могли видеть игру сами – нам про нее рассказывали и мы обязаны были видеть – рассказываемое. (А в полном озеровском формате – еще и чувствовать завываемое). Перетурин и Маслаченко впервые дали смотреть, применяя как прием и элемент репортажа молчание. При этом технику комментирования они поставили на дотоле невиданную высоту.
Четвертый формат несомненно явлен нам сегодняшним виновником торжества.
На его существование (как в последнее время и на существование многого другого, например, журнала "Афиша", обновленных кинотеатров, группы "Кирпичи" и народного умельца Moby) указал мне сын.
Вначале я не верил, говорил – ты перепутал, там Гусев есть такой комментатор, никакой не Уткин, да и разве сейчас футбол, вот раньше был футбол.
Тут маленькое отступление про раньший футбол. Женя Ловчев классный был футболист и остается яркой личностью и сейчас. Какой-то он был необычный, неположенный что-ли. Но его (да и многих других) сегодняшние апелляции к славному советскому футбольному прошлому я считаю совершенно неуместными. Речь не идет о 50-х или начале 60-х годов. Я утверждаю, что с конца 60-х никаких качественных изменений в смысле какого-то провала или ухудшения наш футбол не претерпел. Всегда играли коряво. Всегда был мандраж на чемпионатах, полтайма яркой игры, потом их словно кто-то одергивал. ,Потом следовала какая-нибудь досадная оплошность. Эти неожиданные и необъяснимые провалы повторялись десятилетиями, но мы каждый вздрагивали: да что же это такое! Постоянной была тактика: идиотская затяжка времени в расчете на 0:0 и сумбурные наскоки после пропущенного-таки минут за 10 до конца второго тайма мяча. Людей с обводкой за двадцать лет (1970-1990) можно пересчитать по пальцам одной руки, с пасом – по пальцам двух. Головой играть не умели никогда. Двумя ногами толкаться при выпрыгивании – ошибка, прививаемая в ДЮСШ, – это было проклятием поколений. Вообще, на моей памяти последнее техничное поколение было то, в котором не скажу преобладали, но были сильно представлены игроки из дикого футбола, с пустырей, из дворов, с маленьких гаревых полей. Когда в начале 70-х пошла стандартная выпечка детско-юношеских школ, стало ясно, что эти мясистые одинаковые угрюмчики наверное здорово сдают скоростные и силовые тесты, но игры не чувствуют, психологически неразвиты, зажаты, зациклены на результате, с мячом обращаются как со "спортивным снарядом". Была, разумеется, и техничная игра, и умные нетривиальные игроки (многие из низ, кстати, сейчас тренируют – Байдачный, Долматов, Шевченко, если это тот), были и нетривиальные команды, даже пара великих (бесковский "Спартак" и киевляне времен Колотова). Но доля этой игры в общем объеме была не выше, а ниже, чем сейчас. Техническое отставание от европейских клубов сильнее. Стыда за бездарное поведение сборной на поле больше. Я уж не говорю про фигуры типа динамовского защитника Новикова, по прозвищу смерть с косой... А ведь такие ребята были коренниками многих команд высшей лиги, гордость и надежда.
Комментатор Василий Уткин, в существование которого пришлось поверить, поразил меня сразу и наповал, начав как-то бодрым голосом: "Мы ведем наш репортаж из Амстердама, любимого города Винсента Веги". Дело тут не в любви к киноискусству, и не в культуре, и не в кругозоре. Культура, она как известно, что? правильно – мультура. Дело в свободе.
Форматы Синявского, Озерова, и даже Перетурина с Маслаченко имели на себе отпечаток эпохи, когда футбол был не просто футболом, а важным идеологически нагруженным действием (парадоксальным образом, у Синявского это чувствовалось в наименьшей степени). Будучи не столько игрой, сколько социально-политическим мероприятием, футбол тем самым как будто приобретал право быть неинтересным, малорезультативным, бессодержательным. Игра переставала быть главным в происходящем...
Формат Уткина вернул футболу свободу от внефутбольной нагрузки. Но этого мало, чтобы мы могли говорить о формате. Какие же у нас основания утверждать, что Уткин создал формат?
Во-первых, он комментирует в свободной стране. Применительно к футболу сегодня это с означает глобальный контекст. Пусть на отечественных полях имеет место (как в прошлом году) какая-то договорная возня. Раз страна включена в глобальный контекст, ее болельщики получают качественное зрелище по импорту. Этот глобальный футбол исправно поставляет Уткину материал для его репортажей (я сужу по его понедельничной передаче, чтобы делать такое надо быть в форме).
Итак, впервые комментатор отцепился от проблемы: кто хуже в начале сезона – "Зенит" или "Торпедо". Одновременное наблюдение над всеми национальными чемпионатами дает ему высоту, полёт. И эту возможность Уткин блестяще использует.
Во-вторых, он создал формат, создав новый футбольный язык. Это русский язык, узнаваемый, яркий, точный. Далее, это не советский язык (ведь, при всем нашем уважении к теперь уже патриархам Перетурину и Маслаченко, строй их речи остался тем же, что был в 80-х)... Язык Василия Уткина -- язык сегодняшний, современный,но что более ценно -- он создается про запас. Так – на вырост – пишет и уже упоминавшийся мной сегодня МЩ. Имеется в виду, что язык этот явно избыточен по отношению к сегодняшним потребностям, применительно к ситуации в сегодняшнем отечественном футболе. Наконец, это язык людей, много и по своей охоте ездящих по миру, видящих мир, стало быть, язык без малейшего комплекса провинциала, язык мировой. Дело не в "сейвах" и "вертикальной игре". Неудачные кальки, выражения и слова не приживаются, но для того, чтобы это выяснилось, их надо пробовать на зуб, т.е. употреблять, т.е. произносить. В конце концов, отвалился же "кросс" начала века, появился навес, хотя не всякий кросс является навесом.
Мы видим, что четвертый формат качественно отличается от первых трех, из которых, кстати, в наибольшей степени к нему приближается формат Синявского. Тут впору говорить о шансе не только для языка описаний спортивных событий, но и об определенной модели более широкого назначения (для того, чтобы оценить степень деградации русского языка, сравните Даля и Ожегова, язык словарных статей Брокгауза и советских энциклопедий).
Наконец, главное свойство четвертого формата состоит в том, что в нем первым и главным Уткина стала мысль. Не чувство, не изобрзительная сила, не эмоция, а мысль. Уткин понимает, что видит и чувствует зритель, но не сочувствует ему, а значит и не заигрывает с ним, не подлаживается под него. Что до техники репортажа... Техника ушла с переднего плана, так как она освоена. Кому придет в голову выделять технику Фигу? Там уже совсем другие игры.
Уткин с его репортажами, передачами и статьями являет сегодня собой этакого комментаторского Пеле. Есть у него еще и выходящие за пределы комментаторского ремесла умения, скажем он в журнале в два счета расколдовал загадку пресловутого перехода того же Фигу, но говорить сегодня я про журналистскую нить в ткани деятельности Уткина не буду, чтобы не выйти за границы темы: формат комментирования.
Василий, поздравляем вас с днем рождения. Играйте в футбол, и вообще – будьте.
Гр.С.