* * *

Предлагаемая вашему вниманию книга американского экономиста Мюррея Ротбарда (1926-1995) о деньгах, без сомнения, будет с огромным интересом прочитана теми, кто интересуется феноменом денег, и ничего не знает о теоретических баталиях по этому поводу. Экономисты, получившие общее экономическое образование, а также, возможно, некоторые историки, прочтут ее с удивлением и, скорее всего, с немалой долей раздражения. Я думаю, знай Ротбард, что он удовлетворил любопытство интересующихся и рассердил ученых-экономистов, он был бы доволен (хотя, конечно, это домысел автора предисловия).

По своим научным взглядам Ротбард принадлежит к австрийской школе экономической мысли. Эта школа была когда-то знаменита на весь мир, затем ее постигло почти полное забвение, а сегодня она вернула себе научный престиж и медленно, но верно становится известной широкой публике. Одним из признаков роста этой известности стало предлагаемое – второе – издание книги, которую вы держите в руках.

«Австрийской» эта школа, возникшая в последней четверти XIX века, называется потому, что ее основатель и его ближайшие последователи были австрийцами. Работы этих авторов (Карла Менгера, Ойгена Бём-Баверка, Фридриха фон Визера и других) были переведены на итальянский, французский, шведский и английский языки, и на рубеже XIX-XX вв. оказывали сильнейшее влияние на ту ветвь мировой экономической мысли, которая не разделяла социалистических взглядов.

К началу 1930-х годов, когда вышли работы представителей второго поколения австрийской школы, она стала влиятельной и признанной, однако затем угасла, попав под набиравший мощь водопад кейнсианских работ. После войны 1939-1945 гг. кейнсианство, сумев приспособить для своих нужд доминировавшую ранее неоклассическую традицию, на долгие годы стало господствующей философией экономистов, государственных служащих, журналистов и широких слоев общественности западного мира. Австрийская школа, казалось, умерла (ученик Мюррея Ротбарда, американский экономист Уолтер Блок рассказывал, что в 1965 году, готовясь к защите Ph.D. по экономике в Колумбийском университете, т.е. имея за плечами полный курс университетской economics и аспирантуру, которая не уступает нашей докторантуре, он ничего не слышал о существовании этого направления экономической мысли до своего личного знакомства с Ротбардом).

Именно в конце 1940-х годов происходит знакомство автора предлагаемой книги с величайшим экономистом и социальным философом XX века, лидером австрийской школы Людвигом фон Мизесом (1881-1973). Л. фон Мизес, переехавший в США в 1940 году, работал тогда над подготовкой к изданию своего главного труда «Человеческая деятельность» (русский перевод вышел в издательстве «Экономика» в 2000 году, в настоящее время издательство «Социум» готовит его второе издание). Кроме того, по своей многолетней, еще венской привычке, Мизес вел семинар, организовав его при Школе бизнеса Университета г. Нью-Йорк. Этот семинар и стал посещать, начиная с 1947 года, Мюррей Ротбард – тогда молодой математик, получивший вдобавок магистерскую степень по экономике, выпускник Колумбийского университета, куда более престижного нью-йоркского высшего учебного заведения. С этого семинара началась долгая и успешная научная и общественная карьера Ротбарда.

Приняв решение о необходимости получения Ph.D. по экономике, Ротбард выбрал своими наставниками Мизеса и одного из лучших американских специалистов по истории экономической мысли Джозефа Дорфмана, профессора Колумбийского университета (Мизес, отношение к которому в академической среде было по меньшей мере сложным, не имел формального права быть научным руководителем). Во время подготовки и после защиты диссертации Ротбард пишет и публикует одну за другой теоретические статьи, а в 1963 году издает фундаментальный трактат по экономической теории 'Man, Economy, and State' («Человек, экономика и государство», в настоящее время готовится русский перевод этой книги). Перу Ротбарда принадлежат также много раз переиздававшаяся 'America's Great Depression' («Великая депрессия в Америке»), повествующая о буме 1920-х и последовавшем крахе, четырехтомник по экономической истории колониального периода и войны за независимость США, продолжение «Человек, экономика и государство», 'Power and Market' (русское издание «Власть и рынок» вышло в 2003 г., посвящена теоретико-экономическому анализу государственного вмешательства), вызвавшую ожесточенные споры среди последователей австрийской школы 'The Ethics of Liberty' («Этика свободы»), двухтомник 'An Austrian Perspective on the History of Economic Thought' («История экономической мысли: австрийский взгляд», 'History of Money and Banking in the United States: The Colonial Era to World War II' (внимание - формат .pdf, ее русское издание готовится в издательстве «Социум») и другие книги. Всего за 45 лет активнейшей научной, преподавательской и общественной деятельности им написано 25 книг и тысячи статей, в том числе более пятисот в академическом формате.

В 1982 году Ротбард занял пост академического главы Института фон Мизеса, организованного Л. Рокуэллом после того, как тот дал слово вдове Мизеса, Маргит фон Мизес, сделать этот институт делом своей жизни. Ротбард возглавляет также редколлегию главного научного периодического издания экономистов австрийской школы, Austrian Economic Review (в настоящее время этот журнал выходит под названием Quarterly Journal of Austrian Economics). Мюррей Ротбард продолжает вести огромную научную, педагогическую и публицистическую работу вплоть до своей кончины, последовавшей в январе 1995 года.

Книга «Государство и деньги» впервые вышла в 1964 году. Она переведена на многие языки мира и неоднократно переиздавалась в США. Русский перевод дополнен работой нового, уже пятого поколения экономистов австрийской школы, немецкого ученого Гвидо Хюльсмана, в которой события денежной истории прослежены от второй половины 1970- годов до рубежа XX-XXI веков. Для понимания контекста ниже дается краткий очерк положений (не всех, но главных) австрийской школы, из которого можно составить начальное представление о ее содержании.

Заслуги австрийской школы велики и многообразны. Поставив во главу угла человеческую индивидуальность, эти экономисты обнаружили единство логики любой частной разновидности человеческой деятельности. Чем бы ни занимался человек, он действует целенаправленно и намеренно, все его усилия имеют неустранимую духовную компоненту. Мы можем постичь намерения других людей, глядя на то, что они фактически делают. Человек может ошибаться в своих расчетах – и не только потому, что он не знает всех законов природы, но и потому, что оценки и планы других людей изменчивы. Все многообразие человеческих мотивов и целей базируется на едином принципе: человек действует, желая изменить ситуацию к лучшему так, как он понимает это улучшение. Из этой аксиомы австрийцы выводят всю экономическую конкретику. Экономическая наука в их изложении перестает быть собранием никак не связанных между собой осколков эмпирии, хаотически перемешанной с линейным программированием, математической статистикой и жалкими пародиями на законы термодинамики.

Однако, приобретая цельность, экономическая теория в исполнении австрийской школы лишается статуса идеологического, «научного» оправдания сменяющих друг друга авантюр в области экономической политики. С ее помощью невозможно ни оправдать инфляцию, ни указать верные «точки роста», способные будто бы наверняка обеспечить некие «прорывы», ни освятить научным авторитетом какие-то другие волшебные способы обеспечить экономический рост ценой – всего-навсего – насильственного перераспределения к общему благу чужой собственности группой лиц, называющих себя государством.

Важнейшим частным случаем человеческой деятельности является обмен. Пристальное внимание австрийской школы к обмену объясняется теоретической прозорливостью и любопытством ее основателей. Обмен – это добровольный акт, в ходе которого стороны отказываются от того, что ценят меньше, получая то, что ценят больше. Обмен позволяет человеку получить то, чего у него нет. Но это не единственный способ. Альтернатива обмену – насилие или изолированное существование. Насилие имеет для многих некое обаяние. Скажем, дети, насмотревшись кино, часто играют в войну или в гангстеров. Но люди, вырастая из детского возраста, – кто раньше, кто позже, – начинают понимать: для того, чтобы обеспечить одних булками, свежими сорочками, мерседесами, электролампочками, сменными лезвиями для бритвы и т.п., другие должны произвести все это многообразие благ, все эти мерседесы и сорочки. Изолированное существо при известной сноровке, конечно, может, затратив изрядное время, произвести булку или штаны. Но вот производство электролампочек (не говоря уже о мерседесах и жигулях) для изолированного человека более проблематично. Обмен расширяет и углубляет разделение труда и специализацию, обеспечивая на этой основе накопление капитала, который не только умножает человеческие усилия, но и делает возможным то, что невозможно для изолированного человека. Обмениваясь, люди сотрудничают. Сотрудничая, они получают гораздо больше, чем враждуя. Когда эта нехитрая мысль была усвоена сильными мира сего, вдруг выяснилось, что для того, чтобы понежиться под южным солнцем, северянам вовсе не обязательно завоевывать южан. Достаточно купить билет на самолет и снять номер в отеле у моря. Южане тоже пересмотрели свои взгляды на выгодность ежегодных набегов на северные города с целью угона в рабство изготовленных на Севере вещей.

Обмен продуктивен именно потому, что, обмениваясь, каждый отдает то, что ценит меньше, получая то, что ценит больше. Особенно эффективен обмен, осуществляемый с помощью денег. Деньги – универсальное средство обмена, являющееся таковым в силу известности этого факта и привычки к нему. На первый взгляд, деньги обеспечивают пусть удивительно простой и изящный, но всего лишь способ некой рационализации обмена. Теперь не нужно искать всех, кто согласен участвовать в длинных и нестабильных обменных цепочках. Для получения материальных благ, пригодных для потребления или производства больше не нужно уговаривать, заставлять, кричать и бить кулаком по столу – появляется возможность продавать и покупать.

Однако эта простота денег обычно закрывает от нас факт совершенно революционной трансформации мира, в котором люди используют деньги, по сравнению с миром, где они обмениваются вещами и услугами напрямую. Важнейшим новым свойством такого мира является то, что бесчисленные частные пропорции обмена превращаются в денежные цены. Появляется возможность предварительного расчета своих действий. Цены указывают нам и наши ограничения, и интенсивность спроса на наш труд или товары. Полагая цены более или менее постоянными, мы получаем возможность организовывать свои действия, которые становятся все более сложными. То, что ценится выше, бросает обратный отсвет на то, что нужно для его производства. Не потому жемчуг дорог, что ловец ныряет за ним, тратя время и силы, а потому ловец тратит время и силы, ныряя за ним, что жемчуг дорог. Это автор предисловия не отказал себе в удовольствии использовать замечательный своей наглядностью пример старинного английского философа и теолога, Ричарда Уатли (1787-1863). К слову сказать, австрийская школа возникла, конечно же, не на пустом месте, но этот факт, скорее, устанавливается посредством самостоятельного чтения книг и статей, чем сообщается в стандартных курсах высшей школы.

Действуя так, чтобы достичь своих целей, в чем бы они ни заключались, человек всегда опирается на некие известные ему факты и параметры настоящего, на некие представления о причинно-следственных связях между ними. Кроме того, он считает, что эти причинно-следственные связи, параметры или, по крайней мере, их соотношения, сохранятся в будущем. Булка вряд ли будет стоить дороже мерседеса завтра, если она стоила много дешевле сегодня (если, конечно, не разрушится вся система цен). Хотя в обычной жизни мы не принимаем в расчет какие-то очень сильные изменения, но изменения мелкие происходят каждый день. В этом смысле будущее не предопределено даже в условиях благополучной рыночной цивилизации. На маркетинговые исследования и «научные прогнозы» конъюнктуры бизнесмены тратят горы долларов и рублей. Однако банкротства в бизнесе от этого никуда не исчезают. В 2002 году на редкость тихо прошло празднование 10-летнего юбилея успеха концепции Майкла Хаммера, названного в 1992 г. журналом Business Week одним из пророков новой, безкризисной эры. М. Хаммер и его «Планирование ресурсов предприятия» (ERP, Enterprise Resource Planning), стали связываться не просто с новой технологией управления предприятием, а с новую эрой, с новым экономико-политическим порядком, без спадов, а с одним лишь бесконечным подъемом. Тишина празднования объяснялась тем, что во время кризиса 2001 года корпоративный мир с удивлением обнаружил: успешность бизнеса (т.е., проще говоря, разорилась компания или нет) никак не зависит от того использовалась в ней технология ERP или нет. Природа предпринимательской неудачи осталась неизменной: нечто на прилавках или на сайтах лежит, а не берут, причем, это обидным образом выясняется апостериорно, когда продукция произведена и ресурсы затрачены. Поэтому, по-человечески понятны те, кто инвестирует в создание образа воображаемых «общественно полезных», но конкретно никому не нужных технологий, сооружений или производств.

Но, как писал один из предшественников Ротбарда, Фредерик Бастиа, рациональной стратегией для законодателей было бы, тем не менее, не поощрение расточительных начинаний за общественный счет, а налогообложение всех членов общества в пользу предпринимателей-неудачников, содержание их на общественный счет, но не инвестирование общественных денег в их проекты. Собранные средства в этом случае шли бы на поддержание привычного образа жизни конкретных людей. Ведь в противном случае, когда эти конкретные люди инвестируют под защитой высоких тарифов, или возводят циклопические сооружения на налоговые доходы, они безвозвратно тратят на производство ненужного массу ценных ресурсов, которые могли бы пригодиться тем, чья продукция пользуется уважением и спросом. Этическая сторона этого «производства» на отобранное силой, «производства», делающего невозможным обычное созидание в порядке добровольного сотрудничества, может оцениваться по-разному. Экономическая теория утверждает лишь, что любимое политиками «общество в целом» станет не богаче, а беднее от реализации за чужой счет фантазий безответственных «экспертов» по точкам роста. Конкретные лица, причастные к этому увлекательному процессу, разумеется, могут улучшить свое материальное положение.

Великий механизм рынка безошибочно указывает, что именно общество признаёт за результат, но только после того, как результат предъявлен. Покупая товары и услуги, или отказываясь от покупки, люди голосуют рублем. Неустранимый факт, имеющий статус аксиомы, состоит в том, что их оценки переменчивы, их вкусы непостоянны. Покупатели лишь своими фактическими действиями показывают производителям, что именно они считают ценным. Ценность созданного предпринимателем должна быть выше, чем ценность истраченных при этом ресурсов. Почему? Потому что в противном случае люди покупали бы компоненты, а не готовое изделие. Убытки, а не опросы подсказывают предпринимателю, что его продукция не стоит сожженного топлива и затрат на глянец рекламных страниц. Прибыль, а не медаль от начальства безошибочно укажет ему на общественное признание его усилий.

Итак, неопределенное будущее чревато убытками. Но именно из-за этого своего свойства оно чревато и прибылью! Предприниматель получает вознаграждение не потому, что он хороший человек. И не потому, что он паук-кровопийца. И не потому, что он создал рабочие места. Предприниматель создал рабочие места потому, что посчитал – произведенное будет цениться людьми больше, чем истраченное при производстве. Чем более неожиданно и неочевидно предпринимательское прозрение, тем в большей мере он удержит разницу между ценностью произведенного и затраченного. В условиях свободного рынка другие предприниматели пойдут следом за новаторами, увеличив предложение ценного блага и уменьшив цены на него. История предметов роскоши, от телефонов и автомобилей до путешествий и развлечений есть история появления новых классов благ, доступных массовому потребителю, тому самому обычному человеку, о благополучии которого так заботится, по его словам, политический класс на всех континентах. Нужно понимать, однако, что именно предпринимателям мы обязаны тем, что считается сегодня таким обычным, что часто не замечается.

Итак, производство чего бы то ни было есть духовный акт – без субъективного суждения предпринимателя о будущем, (включая его гипотезы о решениях других людей, которых нельзя заставить), производство вырождается в бессмысленный перевод времени и сырья. Прибыль – выигрыш в споре с неопределенностью будущего, а сама эта неопределенность есть неотъемлемое следствие человеческой деятельности. Человек действует, как было сказано, желая изменить ситуацию к лучшему, так, как он это лучшее понимает – и поди объясни ему, что отвергнутые ботинки на самом деле хороши, а автомобили, которые он не стал покупать, лучше чем те, которые он выбрал.

Прибыль – честный заработок, а бизнес – честный спорт, но! – до тех пор, пока продавец не заставляет силой покупать его продукцию или услуги. Но «заставлять покупать» выводит нас из поля добровольных действий. Тогда это деяние вовсе не продажа, а отъем силой, т.е. грабеж, а «предприниматель»– вовсе не предприниматель, а всего лишь грабитель. «Всего лишь» – потому что предприниматель, кроме того, что он выносит суждение о будущем, имеет волю и храбрость, которая и не снилась грабителям. Он действует в соответствии со своим представлением о том, что будет, когда он организует производство и выйдет к покупателям с товаром, не имея возможности заставить покупателей признать этот товар более ценным, чем их деньги. Покупка – это частный случай обмена, а обмен, как мы уже знаем, есть добровольный акт, в ходе которого стороны отказываются от того, что ценят меньше, получая то, что ценят больше.

Действуя на рынке, люди ориентируются на рыночные цены. И тогда, когда мы действуем как предприниматели, и тогда, когда мы покупаем предметы потребления, мы рассчитываем на некую структуру цен. За газету вчера я платил восемь рублей, а за пакет молока – двадцать. Вряд ли завтра за газету я буду платить сто рублей, а за пакет молока – пять. Мы понимаем, что цена газеты, которую мы приобретаем, чтобы пролистать, такая-то, а цена газеты, которую мы приобретаем, чтобы владеть налаженным производством и брэндом, – такая-то. Тем не менее, логика денежного обмена едина, а денежные цены – это всегда количества денежных единиц, которые нужно отдать в обмен за нужные нам (по любым причинам) товары и услуги. Люди при обмене, в том числе совершаемом при помощи денег, отдают то, что ценят меньше (восемь рублей, или три миллиона долларов), за то, что ценят больше (газету для листания, или газету для бизнеса).

Повсеместность денежного обмена и обыкновенность денег делают незаметной их критически важную роль в поддержании системы общественного сотрудничества. Поскольку система цен отражает всю совокупность представлений о сравнительной ценности товаров, от нее напрямую зависит то, что будет производиться, а что нет, сколько усилий будет затрачено на производство штанов, а сколько – на производство электролампочек или газет. Силовое вмешательство в эту систему, даже с самыми благими намерениями, чревато быстрым распадом всей кажущейся такой незыблемой и устойчивой современной цивилизации. История показывает, что от фиксации цен до распада ценовой системы путь не очень долгий. От фиксации, скажем, хлебных цен, до хлебных бунтов проходят не годы, а месяцы. Напомним еще раз простую истину – люди отдают то, что ценят меньше, чтобы получить то, что ценят больше. Истина на то и истина, чтобы оставаться верной и в хорошие времена, и в плохие. Автомобиль, при определенных обстоятельствах, вполне может оказаться не дороже, а дешевле мешка муки (автор предисловия, правда, надеется этого не застать, хотя он и равнодушен к автомобилям).

Политическому классу кажется гораздо более удобным не трогать цены, а раздавать деньги. Однако, чтобы нечто раздавать, нужно это нечто откуда-то взять. Применительно к сегодняшним реалиям это означает – поднять налоги. В современном обществе, основанном на конкуренции за голоса избирателей, такой способ аккумуляции раздаваемого имеет довольно очевидные ограничения. Причина успеха Кейнса у политиков и широких слоев необразованных масс, включая тех, кто профессионально вертится около власти, состоит в том, что он сформировал у политического класса убеждение, будто экономическая наука знает способ раздавать деньги, ни у кого их не отбирая. В последние годы, после семидесятилетнего периода распространения, а затем и господства кейнсианства в теории и все более широкого применения на практике, политический класс стал подозревать, что здесь что-то не так. Однако, поскольку система экономического образования инерционна, это ощущение оказывается неожиданным едва ли не для каждого нового поколения политиков. В нашей стране инерция обаяния кейнсианства особенно велика. Возможно, причина этого коренится в неизжитых иллюзиях нашей общественной мысли 1960-х–1980-х годов. Социализм желателен и возможен, только нужно как-то переназвать его что-ли, отказавшись, быть может, от наиболее одиозных, «некультурных» форм. Переведенный на русский язык еще в советское время Кейнс немало способствовал утверждению у нас этого умонастроения. Автор этих строк, разделяя заблуждения времени, думал в конце 1970-х после прочтения Кейнса и его последователей примерно так: «Вот, можно ведь то же самое, но как-то… по-человечески. Ну, с использованием товарно-денежных отношений, что-ли. Для социализма вовсе не нужно избивать друг друга миллионами. Государственные программы, общественные работы, управление денежной массой, правильные экономико-математические модели, наконец, – вон она, культурность-то!».

Однако неверный путь остается неверным вне зависимости от того, прям он, как марксистская стрельба по классовым врагам, или петляет, как кейнсианское или монетаристкое манипулирование денежной системой. Это - путь в тупик. Идейное и фактическое банкротство прямого пути есть не только свершившийся, но общепризнанный факт. Этого нельзя сказать, однако, о пути кружном. Здесь все еще преобладают иллюзии, взращенные в далеких 1920-х и 1930-х годах и выученные в университетах 1950-х, по-прежнему преподаваемые сейчас. Поколения, сменившие с тех пор друг друга, добросовестно передавали эти иллюзии от одного к другому. На эти, общие иллюзии накладывались и специфические наши. Мы, жившие в экономике, где преобладало «ручное управление» в форме распределения материальных благ, и не могли увидеть в деньгах ничего большего, чем условные фантики, делающие более удобной жизнь раздающего начальства.

Одной иллюзией, правда, стало меньше. Теперь, когда мы не изолированы от мира, оказалось, что на этом, кривом, пути стоят более или менее все. Многозначное лукавое «мы» опять поменяло свое значение. Мы теперь – «мы все» в неизмеримо большей степени, чем во времена нелепого и страшного в своей нелепости советского периода нашей истории. И скучные европейские бюрократы, и всемогущие владыки из экзотических стран, и мы, которые тут живем, – в отношении господствующих взглядов экономистов, определяющих, как известно, пределы воображения политиков, это теперь, действительно, все на свете.

Что представляет собой сегодняшняя денежная система? Как она сложилась? На каком отрезке ее эволюции мы все находимся и как мы все здесь оказались? Можно ли – хотя бы теоретически – пойти другой дорогой? Один из вариантов ответа на этот вопрос (и, что ценно, теоретически верный и практический важный ответ) дает книга Мюррея Ротбарда, предлагаемая вашему вниманию.

Гр. Сапов,
февраль 2004 г.