Люди / Юбилеи. К 200-летию со дня рождения Фредерика Бастиа

Фредерик Бастиа

ПОКРОВИТЕЛЬСТВО,
ИЛИ
ТРИ ЧЛЕНА ГОРОДСКОГО СОВЕТА

доказательство в четырех картинах

«Экономические софизмы». Часть вторая, софизм тринадцатый

Картина первая

Сцена происходит в доме члена городского совета Пьера. Окно выходит в превосходный парк; три человека сидят за столом против камина, в котором разведен огонь.

Пьер. Да! славная вещь: камин после обеда. нельзя не согласиться, что это очень приятно. Но, увы, сколько честных людей, подобно королю Ивето –

Свистят себе в кулак,
Да ёжатся зимою!

Несчастные создания! Провидение внушает мне мысль, исполненную человеколюбия. Видите вы эти прекрасные деревья: я велю их срубить и раздам дрова бедным.

Поль и Жак. Как! даром?

Пьер. Нет, не даром. У меня ненадолго бы достало средств на такие добрые дела, если бы я стал так расточать свое добро. Я ценю свой парк в 1000 ливров, но, срубив деревья, я могу извлечь из него гораздо большую выгоду.

Поль. Вы ошибаетесь. Ваши деревья на корню имеют больше ценности, нежели деревья в соседних лесах, потому что от них получается такая польза, которой не могут принести деревья в лесах. Если вы срубите их, то они могут пойти только на одно топливо и будут стоить не дороже других дров ни на динар.

Пьер. О, о! господин теоретик, вы забываете, что я человек практический. Я думал, что моя оборотливость настолько известна, что может оградить меня от подозрений в глупости. Не полагаете ли вы, что я стану продавать свой лес по ценам сплавных дров?

Поль. Конечно, иначе нельзя.

Пьер. О, невинный младенец! А если я сделаю невозможным сплав дров в Париж?

Поль. Ну, тогда другое дело. Но как же вы сделаете это?

Пьер. В том-то весь секрет. Вы знаете, что при пропуске в город сплавных дров, с каждого воза взимается 10 су. Завтра же я уговорю городской совет повысить пошлину до 100, 200, 3000 ливров; одним словом, до такой суммы, чтобы не могло быть ввезено дров ни на одну печку... И, тогда – понимаете?.. Если народ не захочет умирать от холода, то он придет на мой дровяной двор. за мои дрова будут драться. Я их буду продавать на вес золота, и это благодеяние даст мне средство сделать и другие.

Поль. Черт возьми! славная выдумка! Она наводит меня на другую, в том же роде.

Жак. Расскажите нам. Нет ли и в ней филантропии?

Поль. Как вы нашли это нормандское масло?

Жак. Оно превосходно.

Поль. Да, только что оно и мне казалось довольно сносным. Но не находите ли вы, что оно немного горьковато? Я хочу заняться производством более качественного масла в Париже. Я стану держать 400 или 500 коров и буду раздавать бедному народу молоко, масло и сыр.

Пьер и Жак. Как! в виде милостыни?

Поль. Ну, конечно! человеколюбие должно быть всегда на первом плане. У него такое прекрасное лицо, что даже его маска уже служит превосходной рекомендацией. Я буду давать масло народу, а народ будет давать мне деньги. Разве это значит продавать?

Жак. По мнению мещанина во дворянстве, нет; но как вы ни называйте это, а все равно вы разоритесь. Разве Париж может соперничать с Нормандией в содержании дойных коров?

Поль. У меня останутся в экономии издержки на провоз.

Жак. Хорошо. Но и при уплате за провоз, нормандцы все-таки в состоянии конкурировать с парижанами.

Поль. Кажется, под словом «конкурировать» Вы имеете в виду «доставлять предметы по более низкой цене».

Жак. Таков общепринятый смысл этого слова. Но вы-то, собственно, в любом случае будете побеждены.

Поль. Да, как Дон Кихот. Удары, направленные на меня, достанутся Санчо. Жак, друг мой, вы забываете пошлину на продовольствие!

Жак. Заставную пошлину! Что общего нашли вы между ней и своим маслом?

Поль. Завтра я потребую покровительства; я склоню городской совет запретить ввоз нормандского и бретонского коровьего масла. Тогда народ должен будет или отказаться от его употребления, или покупать мое, и по цене, назначенной мной.

Жак. Ну, признаюсь, господа, ваша филантропия увлекает и меня. С волками жить, по-волчьи выть! И я не уступлю вам. Но кто скажет, что я недостоин носить звание члена городского совета! Пьер, этот пылающий огонь воспламенил вашу душу, Поль, это коровье масло заставило разыграться ваш ум. Вот и я тоже почувствовал, что съеденный мной кусок ветчины дал сильный толчок моей мыслительной деятельности. Завтра я предложу и заставлю принять закон о недопущении ввоза свиней, битых или живых; потом я устрою по всему Парижу великолепные лавки (евреям религия запрещает иметь дело с нечистыми животными). Я сделаюсь продавцом свиней и поросят. Посмотрим, как народ избегнет необходимости покупать у меня провизию.

Пьер. Но, позвольте, господа, если вы вызовете подорожание коровьего масла и свинины, то вы отнимете у меня те барыши, которые я надеялся получить от продажи дров.

Поль. И мой проект будет не очень выгоден, если вы обложите меня данью за дрова и окорока.

Жак. А какая же будет польза мне оттого, что я буду брать с вас дороже за колбасы, если вы будете брать с меня дороже за бутерброды и дрова?

Пьер. Эх, господа! вот мы и начали ссориться. Лучше заключим между собой договор. Сделаем друг другу уступки. Притом, право, – нехорошо руководствоваться побуждением одной лишь выгоды; чем же виновно человечество, ведь нужно же дать бедному народу возможность иметь топливо?

Поль. Ваша правда. Надо, чтобы народ имел масло, с которым бы мог есть хлеб.

Жак. Без сомнения. И надо, чтобы он мог приправлять свое кушанье свиным салом.

Все вместе. Да здравствуют благотворительность и филантропия! Прощайте, до завтра! Мы возьмем приступом городской совет!

Пьер. Ах, я было и забыл! Еще одно: это очень важно. Друзья мои, в наш век эгоизма люди недоверчивы, и самые чистые намерения истолковываются часто в дурную сторону. Поль, лучше вы просите о дровах, а вы, Жак, защищайте необходимость запрещения ввоза масла, я же произнесу речь в пользу разведения свиней в Париже. Надо отвести подозрения недоброжелателей.

Поль и Жак (выходя). Право, он ловкий человек.

Картина вторая

Заседание городского совета

Поль. Дорогие коллеги! В Париж ежедневно ввозится огромное количество дров, отчего постоянно чувствительным образом уменьшается запас звонкой монеты. Если так будет продолжаться, то за 3 года мы непременно дойдем до совершенного разорения, что станется тогда с бедным народом? (Браво!) Запретим ввоз чужеземных дров. Я говорю не в свою пользу, потому что из всего леса, которым я владею, нельзя было бы сделать и зубочистки; следовательно, в этом деле я не могу быть пристрастным. (Хорошо, хорошо!) Но вот у Пьера есть парк, он обеспечит топливо нашим согражданам, которые не будут более в зависимости от угольщиков Ионы. Думали ли вы когда-нибудь о том, что мы можем подвергнуться опасности умереть от холода, если владельцам лесов вдруг взбредет в голову не возить дрова в Париж? Запретим же ввоз дров. Этим мы предупредим истощение имеющегося у нас запаса денег, создадим у нас дровяную промышленность и откроем нашим работникам новый источник труда и сдельной платы. (Аплодисменты.)

Жак. Я одобряю такое человеколюбивое предложение нашего почтенного собрата, тем более что, как он сам сказал, предложение это совершенно бескорыстно. Пора положить конец распространению этой наглой теории свободы торговли, вызвавшей на нашем рынке необузданную конкуренцию. Теперь все провинции, находящиеся в выгодном положении относительно производства какого-нибудь рода товаров, наводняют нас ими, продают их нам по низким ценам и уничтожают тем самым парижскую промышленность. Государство обязано уравнять условия производства благоразумными пошлинами; допускать ввоз из провинций только таких товаров, которые там дороже, чем в Париже, и избавить нас таким образом от неравной борьбы. Например, возможно ли производить молоко и масло в Париже, когда Бретань и Нормандия привозят к нам свои молочные продукты? Примите, милостивые государи, во внимание то, что земля в Бретани дешевле, сена там больше, и что работников можно нанимать там на более выгодных условиях. Не говорит ли здравый смысл, что нужно уравнять все эти выгоды введением тарифа, покровительственных пошлин? Я требую, чтобы пошлина на молоко и масло была назначена в 1000 процентов, а если нужно, то и в большем размере! Продукты питания подорожают в несколько раз от этой меры, но зато увеличится и заработная плата! У нас появятся скотные дворы, молочные лавки, будут организованы маслобойни и возникнут новые отрасли промышленности. Я не получу ни малейшей выгоды от исполнения предлагаемой мной меры. Я не держу коров и не хочу держать их. Меня побуждает единственное желание – быть полезным рабочему классу (Гул одобрения и аплодисменты).

Пьер. Я счастлив видеть в этом собрании государственных людей, столь честных, просвещенных и преданных интересам народа. (Браво, браво!) Я удивляюсь их самоотверженности и не могу ничем лучше доказать своего уважения к ним, как последовать их благородному примеру. Я одобряю их предложения и делаю новое – запретить ввоз свиней из Пуату. Я не хочу сам торговать свининой; в таком случае совесть заставила бы меня воздержаться от подобного предложения. Но не постыдно ли для нас, милостивые государи, быть данниками этих крестьян из Пуату, осмеливающихся приходить даже на наш собственный рынок и захватывать производство, которым мы могли бы заниматься сами, и которые, завалив наш рынок колбасами и окороками, возможно, не берут у нас ничего в обмен? В любом случае, кто может поручиться, что торговый баланс не в их пользу и что мы не обязаны выплачивать разницу звонкой монетой? Разве не ясно, что, если бы промышленность Пуату водворилась в Париже, она обеспечила бы занятость парижским рабочим?.. И потом, милостивые государи, не весьма ли вероятно, как метко сказал об этом г-н Лестибудуа, что мы покупаем ветчину из Пуату не на наши доходы, но на наши капиталы? Как долго это может продолжаться? Не потерпим же, чтоб алчные и коварные конкуренты продавали здесь свои товары по низким ценам и не позволяли нам производить те же товары самим. Господа  члены городского совета! Париж облек нас своим доверием, мы должны оправдать его. Народ нуждается в работе, мы должны создать для него занятие и, если он будет платить немного дороже за ветчину, то по крайней мере мы будем знать, что пожертвовали нашими личными выгодами ради выгоды народных масс, как то должен делать каждый честный выборный. (гром рукоплесканий.)

Голос. Я слышу, что здесь часто вспоминают о бедном народе, но, под предлогом доставления ему работы, у него хотят отнять и то, что для него дороже самой работы: дрова, масло и мясо.

Пьер, Поль и Жак. Голосуйте! Кто за наше предложение! Прочь, утописты, теоретики, защитники общих принципов! Голосуйте, кто «за»! (Все три предложения приняты.)

Картина третья

Двадцать лет спустя

(Жак Боном и его сын.)

Сын. Отец, решайся, нужно уезжать из Парижа: здесь невозможно жить. Работы нет, и все дорого.

Отец. Дитя мое, ты не знаешь, как тяжело покидать место, где мы родились.

Сын. Хуже умирать от нищеты.

Отец. Иди, сын мой, искать себе более гостеприимной страны. Я не пойду от могил, в которых покоятся твоя мать, братья и сестры. Я давно уже желаю найти возле них тот покой, которого мне не суждено было вкусить в этом злосчастном городе.

Сын. Полноте отчаиваться, батюшка; мы найдем работу в чужой земле, в Пуату, в Нормандии, в Бретани. Говорят, что вся парижская промышленность переходит мало-помалу в эти отдаленные места.

Отец. Это весьма естественно. Не имея возможности продавать нам дрова, продукты питания, провинции эти стали производить их только для собственного потребления, а остающееся у них время и свободные капиталы направляют на производство тех предметов, которые в прежнее время получали от нас.

Сын. Точно так же, как в Париже перестают делать хорошую мебель и хорошее платье, чтобы иметь время сажать деревья, разводить свиней и коров. Хотя я был еще очень мал, но помню огромные магазины, великолепные улицы, оживленные набережные Сены, занятые теперь лугами и рощами.

Отец. В провинции возникают многочисленные города, а Париж пустеет. Какая страшная перемена! И чтобы навлечь на нас это ужасное бедствие, достаточно было трех помешанных выборных, воспользовавшихся общественным невежеством.

Сын. Расскажите мне, как это случилось, батюшка.

Отец. Очень просто. Под предлогом создания в Париже трех новых отраслей промышленности и тем самым рабочих мест, эти люди добились запрещения ввоза дров, масла и мяса. Они присвоили себе право доставлять гражданам эти товары. Цены на них сразу повысились до невероятной степени. Никто не мог заработать достаточно денег для их приобретения, и те немногие люди, которые были в состоянии покупать их, должны были тратить на эти предметы все свои доходы и отказаться от приобретения других товаров. Все производства разом остановились, сбыт наших товаров в провинции полностью прекратился. Нищета, смертность, эмиграция стали чувствительным образом уменьшать население Парижа.

Сын. Когда же это кончится?

Отец. Когда Париж превратится в лес и луга.

Сын. Я думаю, эти выборные очень обогатились?

Отец. Сначала они получали огромные барыши, но со временем подверглись общему бедствию.

Сын. Возможно ли это?

Отец. Ты видишь те развалины, там был великолепный дом, окруженный превосходным парком. Если бы Париж продолжал процветать, то имущество господина Пьера приносило бы ему ежегодно больше дохода, чем теперь он выручит от его продажи.

Сын. как это возможно; ведь он избавился от конкуренции?

Отец. Действительно, конкуренция продавцов исчезла, но конкуренция покупателей так же уменьшается с каждым днем и будет уменьшаться постоянно, пока Париж не превратится в чистое поле, и пока ценность рощи господина Пьера не сравняется с ценностью такого же участка леса в Бордо. Таким образом, монополия, как и вообще всякая несправедливость, несет в самой себе зародыш наказания.

Сын. Это мне не совсем понятно; но упадок Парижа очевиден. Разве нет никакого средства уничтожить несправедливую меру, которую Пьер со своими товарищами заставил принять 20 лет тому назад?

Отец. Я открою тебе свою тайну. Именно для этого я и остаюсь в Париже. Я обращусь за помощью к народу. От него зависит восстановление заставной пошлины на прежних основаниях, что позволит освободить город от того гибельного принципа, который привился и паразитирует на нем.

Сын. Вы преуспеете в этом с первого же дня.

Отец. О! напротив, это дело тяжелое и трудное. Пьер, Поль и Жак живут в полном согласии. Они пойдут на все, лишь бы не допустить ввоза дров, масла и мяса в Париж. И народ стоит за них. Он видит только ту работу, которую ему дают три покровительствуемые отрасли промышленности; он знает, скольким дровосекам и мясникам эти трое господ дают дело, но не может составить себе точного понятия о той работе, которая явилась бы для него в гораздо большем объеме, под влиянием свободной торговли.

Сын. Если вся проблема только в этом, то вы должны открыть глаза народу.

Отец. Сын мой, в твоем возрасте не сомневаются ни в чем. Если я буду писать, народ не станет читать моих статей, потому что люди вынуждены столько работать для поддержания своего нищенского существования, что у них не остается свободного времени. Если я стану говорить, выборные заткнут мне рот. Значит, народ еще долго останется в своем гибельном заблуждении; политические партии, которые основывают исполнение своих надежд на его страстях, будут заботиться не столько об искоренении предрассудков в народе, сколько о том, чтобы извлечь из них выгоду. Поэтому мне придется одновременно бороться с двумя самыми мощными силами нашего времени – с народом и политическими партиями. О! я предвижу страшную бурю, готовую разразиться над головой любого, кто дерзнет восстать против несправедливости, столь глубоко укоренившейся в нашей стране.

Сын. На твоей стороне будут справедливость и истина.

Отец. А на их стороне будут сила и клевета. Если бы я был еще молод, но годы и страдания истощили мои силы.

Сын. Ну, так посвяти остаток их на служение отечеству. Начни дело освобождения и оставь мне в наследство заботу окончить его.

Картина четвертая

Волнение

Жак Боном. Парижане! потребуем реформы заставной пошлины; потребуем, чтобы она была установлена на прежнем основании. Пусть каждый гражданин получит право свободно покупать дрова, масло и мясо, там где ему заблагорассудится.

Народ. Да здравствует, да здравствует свобода!

Пьер. Парижане, не обольщайтесь этим словом. К чему послужит вам свобода покупать, если у вас не будет на это средств? А как вы будете приобретать их, если у вас не станет работы? Может ли Париж продавать свой дровяной лес так же дешево, как Бонди? Говядину – по такой же низкой цене, как Нормандия? Если вы откроете доступ этим произведениям, соперничествующим с нашими, то что станется с нашими содержателями скота, дровосеками и продавцами свинины? Они не могут обойтись без покровительства.

Народ. Да здравствует, да здравствует покровительство!

Жак Боном. Покровительство! но разве вам, работникам, оказывают его? разве вы не конкурируете друг с другом? Пусть же и продавцы дров, в свою очередь, испытывают конкуренцию. Они не имеют права с помощью закона повышать цену на свои дрова, если также посредством закона не хотят повысить заработную плату. Вы потеряли любовь к равенству.

Народ. Да здравствует, да здравствует равенство!

Пьер. Не слушайте этого мятежника. Мы повысили цену на дрова, мясо и масло, это правда; но только для того, чтобы иметь возможность хорошо платить рабочим. Нас побуждает к этому чувство человеколюбия.

Народ. Да здравствует, да здравствует человеколюбие!

Жак Боном. Произведите, если возможно, посредством налога увеличение заработной платы или сделайте так, чтобы он не был причиной удорожания товаров: это одно и то же. Парижане требуют не человеколюбия, а справедливости.

Народ. Да здравствует, да здравствует справедливость!

Пьер. Именно дороговизна товаров и повышает, хотя и косвенным образом, заработную плату.

Народ. Да здравствует, да здравствует дороговизна!

Жак Боном. Если масло дорого, то это не потому, что вы дорого платите работникам; и не потому, что вы сами получаете большие барыши, а единственно от того, что Париж поставлен в условия, неблагоприятные для развития этой промышленности; от того, что вам вздумалось производить в городе то, что должно производиться в деревне, а в деревне – то, что должно производиться в городе. У народа не стало от этого более работы, он всего лишь занят другим делом. У него не прибавилось дохода, и он не имеет возможности покупать товары так дешево, как прежде.

Народ. Да здравствует, да здравствует дешевизна!

Пьер. Этот человек соблазняет вас красивыми речами. Рассмотрим вопрос во всей его простоте. Не правда ли, что если мы допустим ввоз масла, дров, мяса, то наш рынок будет наводнен товарами? Мы погибнем от избытка. Итак, остается лишь одно средство для предохранения нас от этого нового рода вторжения — закрыть все входы и поддерживать цены на предметы, искусственным образом производя в них недостаток.

Редкие возгласы. Да здравствует, да здравствует недостаток!

Жак Боном. Раскроем истину в этом вопросе. Между всеми парижанами можно разделить только то, что есть в Париже. Если в нем меньше дров, масла, мяса, то на долю каждого жителя придется меньше этих предметов. Но в городе их будет меньше в том случае, если мы запретим их ввоз, нежели в том, если мы откроем им свободный доступ. Парижане! каждый из вас только тогда будет в довольстве, когда будет всеобщее изобилие.

Народ. Да здравствует, да здравствует изобилие!

Пьер. Что бы ни говорил этот краснобай, он никогда не докажет нам, что для вас выгодно испытывать последствия необузданной конкуренции.

Народ. Долой, долой конкуренцию!

Жак Боном. Сколько бы ни разглагольствовал этот человек, ему никогда не удастся заставить вас признать выгоды торговых ограничений.

Народ. Долой, долой ограничения!

Пьер. А я объявляю, что если несчастные парижские скотники и продавцы свинины будут лишены средств к пропитанию, если они будут принесены в жертву теориям, я не ручаюсь за сохранение общественного порядка. Работники! не доверяйте этому человеку. Это агент коварной Нормандии! он руководствуется наставлениями чужеземцев. Это предатель, его нужно повесить!

(народ хранит молчание.)

Жак Боном. Парижане! все, что я сказал сегодня, я говорил 20 лет тому назад, когда Пьер вздумал установить заставные пошлины для своей выгоды и к вашему разорению. Это значит, что я не агент Нормандии. Повесьте меня, если хотите; но от этого угнетение не перестанет быть угнетением. Друзья мои, если вас страшит свобода, то нужно уничтожить свободу, а не Жака и не Пьера. Если же вам вредят ограничения, то опять-таки, нужно убрать не Пьера и не Жака, а устранить эти ограничения.

Народ. Не станем никого вешать и всех освободим.

ЗАНАВЕС