Поговаривают о переносе столицы из Москвы. Скорей бы. Прочь, прочь – туда, где рифмуется "медный" и "бедный", "стройный вид" и "гранит". Департаменты, курьеры, циркуляры...

И им хорошо, и нам большое облегчение.

Сейчас масленица, неделя странная, наполненная одновременно и хлопотами, и празднествами. Сегодня в "От Ч до Ч" – московско-масленичный выпуск.

Кроме того, выставил из своей обильной Картотеки некие кунштюки, осколки времен, персон, событий. Никаких намеков, параллелей – что зачерпнулось, то и есть. Сугубая случайная выборка, хотя и из одного ящика.

Ну и две очередные главы Ортеги, 8-я и 9-я.

Про 8-ю главу скажу особо.

Есть у меня замысел после окончания выкладки "Восстания масс" сделать короткий файл из афоризмов, наполняющих эту книгу. Но вот с 8-ой главой, предвижу, будет незадача. Она вся – сплошной афоризм, от первого слова до последнего, включая даже и название.

Это, кроме того, такая глава, в которой каждое положение, каждый поворот мысли, даже служебный, технический, приводимый для удобства доказательства, исполнены такого ума, такой мудрой прозорливости, такой острой актуальности, что их надо бы по радио читать – между спортом и погодой. А политиков я бы выстроил в очередь, принимал бы у них чтение этой главы наизусть с выражением. Кто не собьется, да на вопросы ответит, как он понял смысл прочитанного, те, так и быть, обратно в свою политику погружайтесь, кайфуйте. А кто сбивался бы – тех бы в конец очереди отправлял бы. Они бы у меня скулили и подпрыгивали, как черт у Гоголя в исполнении артиста Милляра, но я бы был непреклонен. "Не знаешь наизусть 8-ю главу "Восстания масс"? Не видать тебе политики твоей разлюбезной, зеленой, булькающей, липкой, смердящей. Поди в конец очереди, да чем скулить и подпрыгивать, лучше подготовься получше, деятель ты мой общественный".

Вот такая она, 8-я глава "Восстания масс" Ортеги, значит, нашего, и-Гассета.

Гр.С.,

В Москве мало что меняется. То, как вчера, снег повалит, сделается метель. То вдруг через час небо "синего синей, почти не уступая в сини воспоминанию о ней". А так, в общем, все то же.

Если же что-то меняется сильно, это всегда изменение в худшую сторону (как это было с удивительной и страшной в своем убожестве советской властью).

Вот, скажем сериалы. Сколько уж слов потрачено на осуждение этого, как полагают, нового явления. Социологи даже подключались, культурологи. Целая сериалология возникла.

А ведь еще, помню, Сумароков Александр Петрович, точно так же негодовал на нашествие французских низкопробных сентиментальных и занимательных пьес. Его энергичные выражения до того современны, что их, кажется, можно услышать во вчерашней телепередаче, скажем по программе "Культура":

Между прочим, адресат этих инвектив был – Бомарше! То есть он был просто Бомарше, это уж потом оказалось, что это – тот самый Бомарше.

А вы говорите – сериалы маловысокохудожественные...

Или вот новые русские. Во времена Сумарокова "новые русские" звались петиметрами. День их день современник описывал так:

Тогда так же, как и сейчас, проблемой было засилье чужой речи, поспешность и неряшливость переводов, неумелость переводчиков (как сейчас сетуют на "новую генерацию лосьонов"). В журналах вышучивали наиболее одиозных. И опять – современно. Прямо как про наших депутатов сказано:

Или вот, ну точно иной министр со стажем:

Вернуться

Первые лица Москвы

Сейчас, под воздействием романов господина Б.Акунина, которые имеют бешеный (и признаюсь, совершенно заслуженный) успех, исторический облик московского первого лица стал ближе и родней. Но боюсь, что публика, увлеченная приключениями г-на Фандорина, будет считать, что московское начальство только и знало, что интриговать против петербургской камарильи, боясь и ненавидя двор и его администрацию.

Мы, москвичи, помним московских руководителей совсем иной породы. Послушайте незатейливый рассказ, да вспомните, кто и как руководил Москвой последние лет восемьдесят и сами оцените степень, как бы это сказать помягче, вырождения – вырождения и государственных людей, и государства как такового.

Когда в Москве последний раз была чума, случился у нас бунт. Поводом было нелепое и опасное суеверие народа, небескорыстно подогреваемое прохвостами. Там, где сейчас угол Варварки и Китайского проезда, у поворота со Старой площади на Варварку, в непосредственной близости от нынешних Минтопэнерго, металлургического ведомства, Госкомимущества и "Русского бистро" еще недавно стояла башня Варварских ворот Китай-города. Ее цоколь может видеть каждый, кто подземным переходом выходит на упомянутый угол. Башню построил итальянец Петрок Малый в 1535-1538 гг. При советской власти ее сломали (1934).

Так вот, у этой башни и случилась у нас заваруха в сентябре 1771 года, во время чумы. Был там некий сомнительный фабричный, который видел некий сомнительный сон про каменный дождь, якобы насылаемый на нас Вседержителем, но в последний момент замененный, мол, на мор. И будто бы Богородица во сне велела этому фабричному проинформировать население и организовать моления.

Кончилось дело, конечно же, сбором денег. Естественно, сбор денег организовал этот сомнительный фабричный, причем собирал он их "на всемирную свечу". (Заметим в скобках, что всего через сто с небольшим лет эти же прохиндейские приемы вызывали уже не ажиотаж отморозков городского дна, а широкое общественное сочувствие).

Поскольку была эпидемия, митрополит Амвросий и власти решили это несанкционированное сборище ликвидировать, а деньги передать на Воспитательный дом. Народ, подзуживаемый фабричным и его командой, с криком "Бейте их, Богородицу грабят!" напал на отряд, посланный губернатором Еропкиным "для наложения печатей на сундук с деньгами". Начался бунт.

Было там много такого, что стыдно вспоминать.

Было и предательство сенатора Собакина, отказавшего в убежище митрополиту Амвросию, и нападение толпы народа на Кремль с разграблением Чудова монастыря (тоже помешал советской власти, разрушен в 1929 г., а был подревнее Варварских ворот, – основан в 1365 г), и выпивание вина из погребов монастыря, каковые погреба, как в Москве водится, сдавались монахами в аренду купцу Птицыну.

Кончилось скверно, убийством миртополита Амвросия, тщетно искавшего спасения в церкви Донского монастыря, что между кинотеатром "Алмаз" и Университетом Дружбы народов. Причем, слова Амвросия вразумили было толпу, но выбежавший из соседнего кабака пьяный, некий Василий Андреев, человек господина Раевского, с криком: "Чего глядите? Он – колдун!" ударил несчастного колом, положив начало свалке, в которой Амвросий был забит.

Но я собственно этот прискорбный случай вспомнил, чтобы рассказать о нашем тогдашнем губернаторе, Петре Дмитриевиче Еропкине.

Жил он в собственном доме на Остоженке, только-только отстроенном на месте и с использованием старого, тоже каменного строения. Дом этот хорошо известен любителям плавания, посещающим бассейн "Чайка", студентам, а также посетителям находящегося поблизости потрясающего грузинского ресторана. Это дом 38, сейчас в нем Институт иностранных языков им. Мориса Тореза, хотя, наверное, его уже переназвали как-то иначе. С 1806 года там Коммерческое училище размещалось, его Купеческое общество у Еропкиных выкупило на следующий год после смерти Петра Дмиртиевича.

В этот-то дом (громить) и бросилась толпа из Донского (на месте Крымского моста было узко и мелко, называлось – Крымский брод).

Но Еропкин уже был в Кремле, выезжал из Спасских ворот верхом, направляясь к толпе бунтовщиков увещевать. Потерявшие человеческий облик хулиганы забросали его камнями и поленьями. Еропкин скомандовал тогда орудиям, поставленным им перед Спасскими воротами, стрелять холостыми. Глупая толпа, видя, что никто не ранен, с криком "Мать крестная Богородица за нас" бросилась к воротам. По приказу Еропкина зарядили картечью, выстрелили. Народ отхлынул, Еропкин пустил драгун и сам бросился в гущу толпы, вылавливать зачинщиков. Было ему, между прочим, 47 лет.

За два дня, не слезши с лошади, наш начальник усмирил толпы, переловил буйных, выявил и задержал зачинщиков, нашел и задержал убийц митрополита Амвросия. Он отправил императрице Екатерине в Петербург донесение, в котором, в частности, просил прощения за ... кровопролитие. Не забудем, что город был охвачен страшной эпидемией, от которой умерло 57901 человек, настолько страшной, что предыдущие начальники города сбежали.

Екатерина наградила его Андреевской лентой через плечо и 20 тыс. рублями. Хотела также наградить посущественнее, пожаловав 4 тыс. душ, но Еропкин отказался. Интересна мотивировка отказа. Еропкин будто бы сказал:

– Нас с женой только двое, детей у нас нет, состояние имеем, к чему же набирать себе лишнее.

Позднее он был назначен московским главнокомандующим. Но продолжал жить в собственном доме, в казенный дом не переезжал и даже не брал денег, отпускаемых казной на представительские расходы.

Когда государыня была в Москве, он давал в ее честь прием и обед, опять-таки, в собственном доме, все там же, на Остоженке 38. Между ними состоялся следующий примечательный диалог:

Екатерина: Что я могу для вас сделать, я желала бы вас наградить.

Еропкин: Матушка государыня, доволен твоими богатыми милостями, я награжден не по заслугам: андреевский кавалер, начальник столицы, заслуживаю ли я этого?

Екатерина: Но вы ничего не берете на угощение Москвы, а между тем у вас открытый стол, не задолжали ли вы? Я заплатила бы ваши долги.

Еропкин: Нет, государыня, я тяну ножки по одежке, долгов не имею, и что имею, тем угощаю, милости просим, кому угодно моего хлеба-соли откушать.

И далее он произнес фразу, смысл которой, боюсь, останется неуловим и для наших сегодняшних губернаторов, и для наших сегодняшних представителей "крупного бизнеса":

"Да и статочное ли дело, матушка государыня, мы будем должать, а ты, матушка, станешь за нас платить долги".

По наружности Петр Дмитриевич был высокого роста, весьма худощавый, несколько сгорбленный, очень приятной внешности. Был он умен, великодушен, благороден, бескорыстен и, как немногие, в обхождении очень прост. Вставал по утрам рано, начинал день всегда молитвою и когда одевался, то заставлял прочесть себе житие святого того дня. Со своих крестьян оброку брал в год не больше двух рублей и умер легко, точно уснул, отыграв три пульки в рокамболь.

Я вот думаю даже не о Еропкинском переулке, что между Остоженкой и Пречистенкой, а вот о чем. Не приведи господь, если наши власти встанут перед необходимостью решать те же задачи, которые за три (!) дня решил Петр Дмитриевич Еропкин. Без спецсвязи, слезоточивого газа, без индустрии агентов и провокаторов. Одним только умом да преданностью долгу.

Бедно жили наши предки, что ни говори...

Вернуться

Масленица по Максимову

Сергей Васильевич Максимов (1831-1901) – путешественник, этнограф, писатель, издатель, общественный деятель. Легенда своего времени, но и одновременно типаж.

Начав свое изучение России в 1855 году (Владимирская, Нижегородская, Вятская губерния), он сделал путешествие своим методом и предметом. В отличие от "физиологических" очерков 40-х годов, вторичных и подражательных французам, подхвативших тогда же социалистический вирус и кликушески-жалостливый тон, его проза оставалась холодноватой, но насыщенной таким богатством фактуры и так великолепно организованной, что Максимов стал любимцем публики.

Этот тип бодрого, деятельного, профессионально состоятельного русского был если не вытеснен из народного сознания, то оттеснен на его обочину. Психопаты, неучи, неудачники, профессиональные нытики захватывали все бОльшую долю рынка, а в XX веке окончательно победили, прочно засев в школьных программах и получив возможность монопольно определять сознание поколений россиян. Даже если талант несомненен, даже если писатель глубок, отбираются самые слабые, самые сомнительные в интеллектуальном и нравственном отношении произведения (из всех романов Тургенева – именно "Отцы и дети", из всего Островского – именно "Гроза").

В 1856 г. Максимов отправляется на Север в составе экспедиции военно-морского ведомства. Двина, Мезень, Пинега, Печора. В итоге – двухтомник "Год на Севере", за ним знаменитейший "Куль хлеба" после путешествия по Югу России, за ним – Дальний Восток, Маньчжурия, на обратном пути – Сибирь, где он изучает быт каторжных и ссыльных, организовав себе поручение правительства и, соответственно, право доступа к архивам сибирских централов и право безнадзорных бесед с узниками и ссыльно-поселенцами. Читатель XX века не делал, в отличие от обитателей века XIX-го поправки на тот факт, что поэмы Некрасова "Княгиня Трубецкая" и "Дедушка" есть рифмованное, насквозь вторичное переложение максимовских очерков "Тюрьма и ссылка" и "Сибирь и каторга", написанных после возвращения из этого путешествия.

После Уральско-Каспийской экспедиции 1862 года Максимов пишет обобщающий труд "Край крещеного света". История этой книги побуждает поставить под сомнение взгляд на русское общество, как общество, поголовно охваченное шовинистической спесью. Массовым-то, скорее, по крайней мере в том поколении, был обычный, то есть живой, любопытный, доброжелательный читатель. Как иначе объяснить 9 (!) изданий "Края крещеного света" – а ведь эта книга Максимова посвящена полностью и исключительно описанию нерусских народов империи – карелов, чувашей, мордвы, бурятов, калмыков, киргизов. Книга написана с огромным уважением, тактом, знанием того, "как люди живут".

И опять путешествия. Смоленская, Витебская, Гродненская, Минская, Виленская, Могилевская губернии. И книга "Бродячая Русь Христа ради", и знаменитая "Нечистая, неведомая и крестная сила" – энциклопедия русских духовных и магических практик.

Почитайте отрывки из "Масленицы" (X глава третьей части вышеупомянутого труда под названием "Крестная сила"). Подумайте, какие обычаи и привычки живы, присутствуют в вашей жизни и в жизни вокруг вас, какие умерли, и почему.

Итак,

Устанавливая сырную неделю с ее полускоромной пищей, православная церковь имела в виду облегчить крестьянам переход от мясоеда к Великому посту и исподволь вызвать в душе верующих то молитвенное настроение, которое заключается в самой идее поста как телесного воздержания и напряженной духовной работы. Но эта попечительская забота церкви повсеместно на Руси осталась гласом вопиющего в пустыне, и на деле, наша масленица не только попала в число "праздников", но стала синонимом самого широкого, безбрежного разгула. В эту неделю наш скромный и набожный народ как бы разгибает свою исполинскую спину и старается в вине и веселье потопить все заботы и тяготы трудовой будничной жизни. Насколько при этом бывает неудержим народный разгул, можно судить уж по одним эпитетам, которыми наделил народ масленицу. Она называется "веселой", "широкой", "пьяной", "обжорной", "разорительницей". Сверх того, ни одна неделя в году не изобилует так происшествиями полицейского характера и не дает такого значительного числа мелких процессов у мировых судей.

Празднование масленицы почти повсюду начинается с четверга [очень правильный обычай! – Гр.С.], хотя работы во многих местах прекращаются уже с понедельника, так как крестьяне, озабоченные наступающим праздником обжорства, разъезжают по соседним базарам и закупают всякую снедь. По общему отзыву наших корреспондентов, закупки такого рода бывают, применительно к крестьянскому бюджету, очень велики: семья среднего достатка в 5-6 душ затрачивает от 5 до 10 руб. на водку, рыбу, постное масло, гречневую муку и всякие сладости. А если к этому прибавить еще расходы на обновки бабам и девушкам, то будет вполне понятно, почему масленица называется "разорительницей".

Впрочем, крестьяне, при всей их сдержанности и бережливости не тяготятся этими расходами, так как на масленицу приходится принимать гостей и самим ходить в люди и, стало быть, нужно и угостить прилично, и одеться по-праздничному, чтобы соседи не засмеяли. Сверх того, масленица – любимый праздник у крестьян, когда вся православная Русь веселится до упаду, и когда широкая русская натура любит развернуться вовсю. В масленичную неделю более чем скромная физиономия русской деревни совершенно преображается. Обыкновенно тихие, безлюдные улицы полны подгулявшего, расфранченного народа: ребятишки, молодежь, старики – все высыпало из душных хат за ворота и всякий по-своему празднует широкую масленицу. Одни катаются на тормазах и салазках, или с хохотом "поздравляют блины", опрокидывая в снег пьяного мужика, другие с надсадой орут песни и пошатываясь бредут вдоль деревенской улицы, третьи в новых нагольных тулупах сидят на завалинках и, вспоминая свою юность, глядят на оживленные группы, столпившиеся у качелей, и на всю горластую шумную улицу, по которой взад и вперед снуют расфранченные девушки, подгулявшие бабы, полупьяные парни и совсем пьяные мужики.

... Есть предположение, что масленица в отдаленной древности была праздником, специально устраиваемым только для молодых супругов: для них пеклись блины и оладьи, для них заготовлялось пиво и вино, для них закупались сласти. И только впоследствии этот праздник стал общим праздником.

... В старину одним из наиболее популярных масленичных развлечений были кулачные бои: крестьяне и горожане одинаково любили поразмять косточки в драке, и побоища сплошь и рядом принимали грандиозный характер. Но в наше время эта забава взята под опеку полиции и выходит из употребления.

... [В некоторых волостях Олонецкой губернии] и поныне устраиваются настоящие сражения, известные под невинным названием "игры в мяч". Состоит эта игра в следующем: в последний день масленицы парни и семейные мужики из нескольких окольных деревень сходятся куда-нибудь на ровное место (чаще всего на реку), разделяются на две толпы, человек в тридцать каждая, и назначают места, до которых следует гнать мяч (обыкновенно, сражающиеся становятся против середины деревни, причем одна партия должна гнать мяч вниз по реке, другая вверх). Когда мяч брошен, все кидаются к нему и начинают пинать ногами, стараясь загнать на свою сторону. Но пока страсти не разгорелись, игра идет довольно спокойно: тяжелый кожаный мяч, величиною с добрый арбуз, летает взад-вперед по реке... Но вот мяч отскочил в сторону. Его подхватывает какой-нибудь удалец и, что есть духу, летит к намеченной цели: еще 20-30 саженей и ловкий парень будет победителем; его будут прославлять все окольные деревни, им будут гордиться все девушки родного села! Но не тут-то было. Противная партия отлично видит опасность положения: с ревом и криком она прорывается сквозь партию врагов и со всех ног кидается за дерзким смельчаком. Через минуту удалец лежит на снегу, а мяч снова прыгает по льду под тяжелыми ударами крестьянского сапога.

... В полной силе сохранился и другой старинный обычай, это – русский карнавал. Мы употребляем это слово, конечно, не в том смысле, какой придается ему в Италии или во Франции, хотя западноевропейский карнавал с его заразительным, ликующим весельем, с его разряженной смеющейся толпой, оживленно парадирующей в уличных процессиях, имеется и у нас. Наш деревенский карнавал гораздо проще, беднее и первобытнее. Начинается от обыкновенно в четверг (вот опять! – Гр.С.) на масленой неделе. Парни и девушки делают из соломы чучело, одевают его в женский наряд, купленный в складчину, и затем в одну руку вкладывают бутылку с водкой, а в другую блин. Это и есть "сударыня-масленица", героиня русского карнавала. Чучело ставят в сани, а около прикрепляют сосновую или еловую палку, разукрашенную разноцветными лентами и платками.

До пятницы сударыня-масленица хранится где-нибудь в сарае, а в пятницу, после завтрака, парни и девушки веселой гурьбой вывозят ее на улицу и начинают шествие. Во главе процессии следует, разумеется, "масленица", рядом с которой стоит самая красивая и нарядная девушка. Сани с масленицей влекут три парня. За этими санями тянется длинная вереница запряженных парнями же салазок, переполненных нарядными девушками. Процессия открывается песней, которую затягивает первая красавица, с передних саней; песню дружным хором подхватывают остальные девушки и парни, и весь масленичный поезд шумно и весело движется по деревенской улице, [по направлению к "катальной горе"], где "сударыня-масленица" и открывает катание.

... В субботу масленица снова появляется на улице, в сани впрягают лошадь, процессия с пением ездит по селу, причем парни пользуются всякой остановкой, чтобы выпить и закусить.

...В воскресенье вечером масленица сжигается. ...Сожжение масленицы составляет, так сказать, заключительный аккорд деревенского веселья, за которым следует уже пост, поэтому присутствующие при сожжении обыкновенно швыряют в костер все остатки масленичного обжорства, ... и даже зарывают в снег самый пепел масленицы, чтобы от нее и следов не осталось.

Этот последний день масленицы называется "прощеным", и крестьяне посвящают его заговенью. Часа в 4 пополудни на деревенской колокольне раздается печальный, великопостный благовест к вечерне и, заслышав его, подгулявшие мужички истово крестятся и стараются стряхнуть с себя веселое масленичное настроение: пустеют мало-помалу людные улицу, стихает праздничный говор и шум, прекращаются драки, игры, катанье. Словом, широкая, пьяная масленица круто останавливается, и на смену ей приходит Великий пост. Приближение поста отражается и на душевном настроении крестьян, пробуждая у них мысль о покаянии и полном примирении с ближними. Едва смолкнет церковный звон и отойдет вечерня, как по избам начинают ходить родственники и соседи, прося друг у друга прощения. Низко, до самой земли кланяются крестьяне друг другу и говорят: "Прости, Христа ради, в чем я пред тобою согрешил". "Прости и ты меня", слышится в ответ та же просьба.