Сегодняшний "Четверг" – одно большое Предуведомление к тексту Бориса Львина.

1. О программах

Вначале – пару слов о моем отношении к программам реформ. Оно у меня есть. Я тоже, как говорится, живой человек...

Программы реформ есть частный случай государственных программ. Последние представляют собой модификацию государственных планов. Эта материя знакома мне куда больше.

Когда-то давным-давно я был вынужден посетить некое научно-организационное мероприятие, где обсуждалась Концепция не то 11-й, не то 12-й пятилетки, или, может, прогноза на 10 или 15 лет, не помню. Остатки лояльности не позволили мне проигнорировать приглашение начальства. Было это в эпоху, когда жизнь представлялась разлинованной наподобие таблицы, где строками были "отрасли", а столбцами – разнообразные показатели, связанные некоей несуществующей полностью, но существующей фрагментарно экономико-математической моделью. Это – в языке модельеров, плановики-практики моделей не признавали и отказывались считать умножение и сложение частным случаем более общих функциональных зависимостей. Я тогда придумал мантру, которую при случае люблю в разных аудиториях тестировать. Мантра такая. "Ученые методом умножения показали, что". В 90 процентах случаев серьезно кивают с глубокомысленным видом.

Ну это ладно. Вернемся в конец 70-х. Я тогда в рамках своих исследований изучал статистику выполнения планов и программ в инвестиционной сфере, начиная с первой пятилетки, оказавшейся, как мы помним по школе, досрочно выполненной, хотя даже не очень внимательный взгляд на данные показывал, что не досрочно, и не выполненной. Сличая инвестиционные намерения всесильного государства рабочих и крестьян с фактическим выполнением планов по капитальным вложениям, я убеждался, что вся история государственного планирования есть какой-то невероятный фарс. То есть, когда вы обнаруживаете, что в перечне важнейших (это, которые на контроле у политбюро) строек и мощностей, гуляют такие проценты выполнения строгих партийных планов как 32, 16, 8 и даже 4, вы начинаете интересоваться самим феноменом планирования как самостоятельным объектом исследования. Потом это воплотилось в некую картинку и некую недомодель (выглядела правдоподобно, но ходить без подпорок и большой доли ручного управления не могла, померла, как только я потерял к ней интерес, ее отдельные детали я потом встречал там и сям). При случае расскажу подробнее.

Как говорит молодежь, короче, пришел я на это совещание, имевшее место у директора нашего института. Там были "представители отраслей", но не настоящие, а ученые-экономисты, те, которые эти отрасли изучали. Они полностью за годы исследований себя с объектом изучения отождествили и говорили: "ну, этой отрасли надо дать ресурсы, без ее продукции экономика же загнется, вот так будет загибаться, и вот этак". И это безо всякой коррупции и подкупа, от одного академического энтузиазма.

Все это было оснащено продажной девкой социализма, эконометрикой, у каждого в меру его технической оснащенности. У кого OLS обычный (и даже тщательно выведенные t-статистики под оценками, при этом значение Дарбина-Уотсона частенько было в районе двойки, что делало эти t-статистики бессмысленными)... У кого целые системы эконометрических уравнений, рекурсивные или даже не очень, с петлями обратной связи. Они, бедные, не знали, что за стенкой Ершов Эмиль Борисович всю эту музыку закрыл, создав СИКЭМ – систему итеративной коррекции эконометрических моделей. Дело в том, что оценки всегда интервальные, с некоторой плотностью вероятности распределены вокруг матожиданий, так что в многомерном пространстве этих интервалов можно устроить оптимизацию, "притягивая" параметры модели к необходимым по теоретическим соображениям значениям (например, обеспечивая минимальные отклонения сумм теоретических значений моделируемых показателей от образуемых суммами фактических значений этих показателей неких содержательно важных агрегатов, ВНП там, или у кого что).

Были там и "сводники". Так на госплановском жаргоне называется специалист, могущий держать оцифрованную картину в целом и понимающий пределы реалистичности колебаний ее отдельных компонент. Они всегда были естественными оппонентами "отраслевиков".

Словом, все, предсказанное Бруцкусом и Мизесом в 1919-1922 годах, на принципиальном уровне оставшись таким же, за пять десятков лет набрало массу из людей, книг, техник, инструктивных документов и организаций и цвело дурным цветом лебеды и полыни. В нашем, научном мире, эти сорняки получали свое дополнительное, вторичное, отраженное бытие. Но можно было их изучать, чем я и старался заниматься.

На том совещании обсуждался вопрос о выборе тех или иных картин будущего, которое, в полном соответствии с тогдашними госплановскими представлениями, однозначно задавалось распределением капитальных вложений по отраслям, то есть разрешений на расходование материальных ресурсов с целью ввода в действие мощностей по производству тех или иных видов продукции.

И вот, когда очередь дошла до меня, я высказался в том духе, что, мол, опыт показывает, что никакие планы и программы не выполняются так, как их задумывают. Поэтому различные варианты надо сравнивать не по критерию, какая программа больше выгод принесет в случае реализации, а по критерию, какая программа нанесет наименьший вред, будучи сорванной и до неузнаваемости трансформированной.

Вопросов мне не задали, слово получил следующий, и на эти совещания я больше не ходил, уйдя, через короткое время к Ершову. "Это как из "Химика" в ЦСКА приглашение получить, я отказываться не могу" – объяснил я свое решение начальнику, перспективному руководителю, как раз расширявшему дело. О деньгах я старался не думать, будучи человеком по-советски беспечным (мы все подрабатывали, а в случае какой emergency, всегда можно было перехватить. Широчайшая система частного льготного беспроцентного кредитования базировалась, как сейчас стало понятно, на железном выполнении государством своего обязательства выдавать из кассы пятого и двадцатого каждого месяца.

Я это вспомнил вот к чему. Времена изменились, а привычка писать программы осталась. Да и то сказать, занятие это было, может и не такое хлебное как АСУсизация всей страны, но почетное. То ли близость к начальству греет, то ли им действительно интересна эта бумажная архитектура – поди их разбери – ученые!

Хотя, конечно, был в этом и компонент причастности к верхнему уровню госуправления, который для иных как наркотик. Неудачником считался оттертый от процесса доктор, перешедший в отрасль, возглавивший там институт, быстро получивший член-корра (а иной и генерала), выигравший в деньгах и научно-исследовательских мощностях. Наши учителя в своих достаточно обшарпанных академических кабинетах, ездившие на метро и быстро ржавевших жигулях прятали глаза, когда мы про таких спрашивали. Мы понимали без слов. Не потянул, что ж, бывает.

Вот почему я так обрадовался, увидев текст Бориса Львина. Не потому, что я этого человека ставлю чрезвычайно высоко и нежно люблю, хотя и ставлю, и люблю. А потому, что этот текст, помимо своей содержательной стороны, важен и нужен как примета гибели жанра под названием "программа реформ".

Ну а про содержательную сторону можно было бы дискуссию завести, да технической возможности не имею. Если есть соображения, пишите.

К Львину – всегдашняя благодарность и отдельная просьба. У него есть свой взгляд на то, как правильная дискуссия должна быть устроена. Просьба такая –может, он здесь же этот взгляд и изложит...

Программы принадлежат к тем же феноменам (я их называю "жизнь после смерти"), что и дотируемые бесстыдно низкие цены в думской столовой, служебное жилье для депутатов и чиновников, их фарисейски-низкие зарплаты и советский герб над главным входом в нынешнее здание думы.

В жизни все связано, все сцеплено, все имеет причину и рождает следствия.

Нельзя показывать по телевизору старые добрые насквозь лживые фильмы про революцию и ее доблестные органы и одновременно сетовать на беспредел силовых способов решения вопроса о собственности, грезя о "правовых нормах".

Нельзя, у всех на глазах, избирательно и ситуативно применяя санкции за неисполнение неисполнимых законов, взывать к принципам, возмущаясь молчаливому противодействию народа.

Нельзя, чтобы в одном месте страны было "...совершили 65 самолето-вылета, нанеся противнику...", а другом расцветал бы фондовый рынок.

Нельзя развращать партии, отрасли, региональных начальников, годами кормя их с руки, избегая жестких обязательств, но зато и не пользуясь правами, и рассчитывать на их порядочность в случае проблем со здоровьем первого лица.

Нельзя иметь министерство экономики, антимонопольный комитет и комитет по ценам и жаловаться на обюрокрачивание бизнеса, отсутствие конкуренции и негибкость цен, высвечивающих на доске приборов высоту в километр, когда до удара об землю осталось сто метров.

Нельзя писать по полгода программу ни о чем, в особенности после вручения по телевизору с улыбкой ильфо-петровского альхена пухлого тома с... программой. Впрочем, ведь и врученное – ни о чем, так что можно...

Нельзя одной рукой собирать налоги, а другой вести хозяйственную деятельность ("...сообщает, что к продаже предлагается жилье улучшенной планировки и повышенной комфортности по ценам...").

Как написал Ортега-и-Гассет в заключительной главе своего "Восстания масс", которое увидите до отметки "ноль":

Проблема в том, что Европа осталась без морали. Человек массы отбросил устаревшие заповеди не с тем, чтобы заменить их новыми, лучшими; нет, суть его жизненных правил в том, чтобы жить, не подчиняясь заповедям. Не верьте молодежи, когда она говорит о какой-то "новой морали". Сейчас во всей Европе не найдется людей "нового этоса", признающего какие-либо заповеди. Те, что говорят о "новой морали", просто хотят сделать что-нибудь безнравственное и подыскивают, как бы поудобней протащить контрабанду. Поэтому наивно упрекать современного человека в отсутствии морального кодекса: этот упрек оставил бы его равнодушным или, может быть, даже польстил бы ему. Безнравственность стоит очень дешево, и каждый щеголяет ею.

Это было написано испанским философом в 1930 году.

Прошли годы и стало ясно, что сталинская конструкция была убогим, провинциальным, слабым (потому и развалилась) вариантом некоего глобального процесса, занявшего последний век, а то и полтора, что проблема гораздо более глубокая, чем комфортное противостояние "Восток–Запад", о котором так любят с тоской вспоминать бенефициары процесса.

5. Если бы директором был я.

Если бы директором был я, я бы издал такое распоряжение о поэтапном демонтаже конструкций перераспределяющего государства. Мол, его разваленное состояние представляет самую большую угрозу нашей с вами национальной безопасности, потому как мы вынуждены постоянно находиться под его крышей, которая уже скрипит и раскачивается, ввиду гнилости опор.

Приказ: приступить к демонтажу, действовать аккуратно, но быстро.

Утвердить конституционный перечень госорганов.

Все остальные госорганы закрыть. Ликвидировать все министерства, ведомства, комитеты и комиссии.

Попытку завести новый госорган приравнять к попытке теракта против граждан страны.

Применять поточный метод. Создать комплексную бригаду, из проходчиков и уполномоченных продавцов. Проходчики в течение месяца готовят орган к ликвидации, разбирают госорган на части, складывая их аккуратной стопкой, потом переходят в следующее здание. За проходчиками приходит уполномоченный продавец. Сложенные проходчиками аккуратной стопкой компоненты госоргана в течение месяца продает. N бригад, N потоков ликвидируемых ведомств.

Конец ведомствам – прекращение нерыночного перераспределения. Прекращение нерыночного перераспределения – снижение одних и отмена других налогов. Снижение налогов – выгода производителям. Думаю, что народ скинется на премирование бригад.

Иначе – крышка. Освобождаемым из кандалов госслужбы для созидательной деятельности это можно объяснить так. Ребята, вы сейчас клеточки со стрелками рисуете. Вы малость увлеклись процессом и не видите, что скоро по миру пойдете, если не начнете что-то продавать, что-то нужное людям. Даже молодые кадры полицейских и инспекторов не помогут, ибо темп их производства и темп роста их аппетитов намного превышает возможности уходящей в сиреневый туман экономики. На продажу разрешений, ввиду инфляции ведомств и перепроизводства регулирования не проживешь – конкуренция, и цены все время падают. Да и этап вседозволенности кончился. Раньше вы деньгами брали и неплохо жили, а теперь будут вам звонить и будете выдавать разрешения тем, кому прикажут. Пожалейте себя, идите работать.

Иначе грозное объявление, которое висит во всех (по крайней мере, подмосковных) электричках о том, что "несанкционированная торговля запрещена", подкрепленное устным сообщением (вслед за объявлением следующей платформы или станции) про то, что "попытки торговать будут пресекаться бойцами отряда специального назначения" обернется такой явью, что проклянете час, когда на госслужбу пошли. Потому что, в конце этой дороги одичавшие отряды специального назначения будут драться за банку подпольно произведенных консервов. Остальные госслужащие будут довольствоваться ролью зрителей. Кто с этого же уровня, а кто и глядя с верхних этажей импозантных правительственных зданий.

6. Совсем в заключение.

Совсем в заключение поделюсь одной найшулевской схемой (с его, разумеется, санкции).

Он сказал, что сейчас власть, как будто временно помешавшись, психологически вернулась в 1986 год и ускоренно повторяет весь тот период. Только вместо месяцев и кварталов проходят дни и недели (понятно, плотность времени-то не одинаковая). Слушая Виталия, я вспомнил, что видел это в спектакле, на таганковском "Тартюфе", когда в начале второго действия со страшной механической скоростью и со звуками быстро перематываемой магнитофонной пленки без отвода головки, актеры проиграли первое действие. И перед моим мысленным взором возникло это суетливое мельтешение.

Вот мелькает ядерное разоружение, встречи в верхах, снижение (после повышения) уровня опасного противостояния... Ракеты, переговоры, но одновременно и бдительность крепить, благо в долг еще дают...

Вот эйфория от появления нового лица, но и одновременно досада на присутствие лиц старых... "Перемен!" – поет молодой рокер, оттопыривая нижнюю губу... (фильм, правда, снят, когда перемены, собственно, уже идут полным ходом, то есть это не требование, а сообщение такое, оповещение – если кто не заметил).

Вот, быстро-быстро, так, что не разобрать, пробуются все мыслимые варианты ничего не меняющих новаций в "хозяйственном механизме"... В газетах начинают всерьез поговаривать о необходимости радикальной экономической реформы...

Вот, о как знакомо! – появление двух линий, кто-то претендует на роль хардлайнера Лигачева, кто-то отстаивает ценности гласности и перестройки...

Наконец, колебания отброшены, все ошибки решено совершить разом, республики, ново-огаревский процесс, фарсовый вариант программы экономических реформ с расписанием по дням, рост влияния растерянных людей в масках с их жалкими автоматами в руках...

Примерил это к тому, что с осени тут у нас имеет место. Вроде налазит.

Если экстраполировать темпы, 1991 год опять на август-сентябрь приходится.