Фрэнк Шостак (Frank Shostak) – руководитель аналитической службы и chief economist в одной из крупнейших австралийских инвестиционных компаний Ord Minnett Jardine Fleming, чья материнская компания хорошо известна российскому инвестиционному сообществу. Он, конечно же Ph.D., постоянный участник ежегодных конференций, проводимых Институтом Людвига фон Мизеса в Оберне, штат Алабама, часто пишет в Asian WSJ. Человек практический и резкий, вносит весомый интеллектуальный вклад в развитие теории, являясь на общественных началах членом редколлегии журнала The Quarterly Journal of Austrian Economics, номера которого доступны по адресу www.mises.org.

ФШ: Я думаю, что для клиентов [инвестиционных компаний] важно понимать рациональные основания ваших выводов. Австрийская школа предоставляет эту возможность. Клиенты легко осваивают ее, к тому же имеется большое количество литературы для самостоятельного изучения. Большинство бизнесменов не владеет эконометрикой, даже если они убеждают вас в обратном, боясь показаться необразованными.

Но те из них, кто по-настоящему умен, хотят знать почему вы думаете так или иначе. Вы им не можете просто сказать: "так подсказывает модель". Серьезные бизнесмены это не покупают. Равным образом, они не попадаются на удочку, наделяя своих советников свойствами оракула. Я никогда не претендовал на то, что мне ведомо будущее. Я могу лишь на основании реальных фактов и реалистической теории делать предположения о тех или иных возможностях.

ФШ: Я получил образование по специальности "математическая экономия". Темой моей диссертации было "Эконометрическое исследование денежной системы Южной Африки". После получения Ph.D. я работал в качестве руководителя эконометрического отдела в крупном банке, в Йоханнесбурге. Работая там, я построил одну из самых первых больших эконометрических моделей южно-африканской экономики. Я приезжал с этой моделью в Уортонскую бизнес-школу, хвастался ей, начинял ее всякими математическими штуками. После 10 лет работы с этой моделью, у меня начали появляться сомнения. Со временем они только росли.

В один прекрасный день, я вернулся к размышлениям относительно оснований экономической теории. В конце концов, я прочитал книгу Мюррея Ротбарда "Человек, экономика и государство" и это бесповоротно изменило тот метод, который я применял, изучая экономику.

Ротбард начинает с человека, с того, каким образом он действует, как осуществляет выбор, с того, что в принципе не может учитываться никакой макроэкономической моделью. Мне стало очевидно, что большая часть сделанного мной покоилась на совершенно ложных предпосылках.

Главная проблема экономической науки не в том, что ей не хватает технической изощренности, нет. Проблема в том, что экономике не хватает изощренности философской. Когда экономисты пытаются дать своей науке философское обоснование, получаются не слишком-то убедительные результаты. Обычно все сводится к защите очевидно неверных гипотез об окружающем мире.

Но почему мы считаем эти гипотезы неверными? В прошлом отвечали, что хорошие модели отличаются от плохих своими прогностическими возможностями. Сегодня так считают немногие, так что защита неправдоподобных допущений свелась к следующему: эти предположения необходимы для построения моделей. Но это замкнутый круг, когда отправная и конечная точка – одно и то же утверждение. Это просто-напросто тавтология.

С ротбардианской точки зрения, экономическая теория должна выводится из неких собственных постулатов. Нет необходимости прибегать к математическим доказательствам. Необходимыми являются доказательства логические. Их валидность сохраняется для всех времен и всех мест, поскольку законы логики, следующие из факта выбора, имеют универсальный характер.

Это не описывается математическими формулами. Если вы говорите, что Y есть функция X, вы пытаетесь освободиться от каузальности, предполагая, что соотношения между наблюдениями реализуются неким отличным от человеческого выбора образом. Но ведь в конечном итоге, именно люди решают, сколько тратить, инвестировать или нет, а если "да", то сколько, и тому подобное. Если вы выбросите это, вы сможете создавать элегантные модели чего угодно, но они не будут иметь отношения к реальности.

ФШ: Я посещал его частный семинар, который он вел у себя на дому. Мое внимание привлекла его атака на количественные методы, применяемые в экономике. Я, помню, думал тогда: у этого типа что-то не в порядке. Но он пригласил меня присоединиться к семинару, и я неизменно считал этот семинар интересным. Он читал лекции, мы заслушивали других участников, что-то рассказывал и я.

Даже тогда Лахман подчеркивал неопределенность и неизведанность будущего. Многое из того, что он говорил, глубоко и верно, но он имел склонность к этакому нигилизму. Он доходил до утверждений, что мы никогда не можем знать ничего наверное. Я должен признаться, что для меня тут многое было не ясно до те пор, пока я не прочел статью проф. Хоппе в одном из старых номеров Review of Austrian Economics.

Однажды, на каком-то из семинаров, он упомянул о спорах между Мизесом и Кейнсом. Я удивился: это что еще за Мизес? Я вдруг испытал сильнейшее любопытство. Лахман разрешил мне отксерить его копию первого издания "Человеческой деятельности", и я прочел ее сразу целиком. Я должен сознаться, что поначалу не понимал ни слова и ужасно расстроился – ведь я считал себя первоклассным экономистом, членом элитного корпуса эконометриков. Ради спасения самооценки, я, помню, решил тогда, что Мизес пишет чушь.

Затем я прочел Генри Хазлита, книгу которого я нашел исчерпывающей, но немного детской, захватывающей, но лишенной научной строгости, – во всяком случае, так мне тогда казалось. Позже я изменил свое мнение. Во всяком случае, Хазлит ссылался на Ротбарда, и я, наконец, добрался до экономиста, который открыл для меня австрийскую школу.

По-моему, "Человек, экономика и государство" лучше организована, более точна и в большей степени сфокусирована, чем "Человеческая детельность" Мизеса. Ротбард писал свою книгу для экономистов мэйнстрима, на том языке, который они могли понять. Часть трудностей тех экономистов, которые становятся приверженцами австрийской школы, связана с тем, что у нее совсем другой словарь. Так вот Ротбард сделал этот переход намного более легким.

На самом деле, я считаю, что то распространение, которое в настоящее время получила австрийская школа, как среди ученых, так и среди финансового сообщества, есть прежде всего результат работ Ротбарда. Эти работы имеют гораздо большее влияние, чем это признается даже сторонниками австрийской школы. Большое число "австрийцев", считающих, что их сформировал Лахман, или Хайек, или Мизес, отчасти связано с естественной тенденцией собираться вокруг тех мыслителей, чье изложение достаточно сложно, дабы вознаградить себя и друг друга за умственные услилия по усвоению и интерпретации. Но именно Ротбард является тем человеком, кто научил австрийской экономике сегодняшний мир.

ФШ: Да, он был им, но он также питал большое почтение к Кейнсу. Я спрашивал его о Мизесе, и он сказал, что Мизес был очень упертым человеком, не приложившим достаточных усилий к тому, чтобы понять Кейнса. Если бы он постарался побольше, он бы не был так отрицательно настроен к Кейнсу. Лахман также охарактеризовал Мизеса как человека надменного, резкого и бескомпромиссного.

Я тогда ему этого не сказал, но ясно, почему Мизес не шел на компромисс. У него были существенные разногласия с коллегами. Ему было не интересно заниматься построением некорректных гипотез о реальном мире. Он хотел описывать реальность. Естественно, это привело его к изоляции после того, как члены профессионального сообщества, все как один, решили, что самым замечательным будет строить предположения о том, что все люди одинаковы, что знание является совершенным, что выпуск "задан" и так далее.

ФШ: В кругу "австрийцев", вскрывавших заблуждения мейнстрима,  имеется тенденция отвергать не только плохую теорию, но и всякую теорию вообще. Из неудачи одной формальной системы мышления они делали вывод о неприменимости всех  формальных систем мышления вообще. Они собирались вокруг таких фигур, как Лахман и Г.Л.С.Шэкл, и закончили тем, что отвергли, например, закон спроса.

Это все – огромная ошибка. Проблема экономистов мейнстрима состоит не в том, что они теоретичны и формальны, а в том, что они базируются на ложных основаниях и именно поэтому генерируют абсурдные выводы. Правильным будет начать с правильных исходных посылок. Если рушится мост, вы не должны отвергать геометрию и физику, вы должны выяснить, какая ошибка была допущена при проектировании.

Главным вкладом Лахмана в австрийскую теорию считается его теория ожиданий. Он сказал, что мы живем в разъятом на части мире, который приобретает ту или иную форму вследствие того, что мы думаем о нем, а также того, что другие люди думают по поводу того, что думаем мы. Но Мизес еще в 1940 году указал, что ожидания для экономиста представляют собой некий черный ящик, категория ожиданий принадлежит не экономике или праксеологии, а thymology, то есть знанию о внутренних, невыраженных оценках. Мы никогда не сможем сказать с уверенностью, угадывают ли люди будущее с абсолютной точностью, или они всегда промахиваются в своих ожиданиях. Мы просто ничего не знаем об этом. В отличие от таких попыток, праксеология имеет дело с определенным знанием о неких свершившихся фактах.

ФШ: В своей статье, опубликованной в "Эконометрике" в 1943 году, Лахман подверг критике теорию Мизеса. Лахман считал, что ожидания могут предотвратить цикл. Его идея состояла в том, что бизнес может предвосхитить крах и воздержаться от инвестиционной экспансии, тем самым сглаживая влияние дополнительных денег, поступающих в денежно-кредитную систему. Таким образом, бизнес-цикл рассматривался им как информационная проблема и проблема координации, а не в рамках теории, базирующейся на причинно-следственном анализе.

Ложное предположение, лежащее в основе этого построения, состоит в том, что причиной бизнес-цикла не являются некие "неправильные" ожидания. В действительности, причиной является эмиссия фальшивых денег, с помощью которых осуществляется перераспределение богатства, и которые вынуждают бизнес совершать ошибки при расчетах. Вы можете иметь любые ожидания, какие пожелаете, но эти ожидания не могут устранить свершившихся событий.

Вы не можете использовать психологию для объяснения последствий реальных событий. То, что люди ожидают от будущего, не может изменить реальность причин и следствий. Деловой цикл есть следствие реального опасного действия, последствия которого, коль скоро это действие совершено, не могут не наступить. Я  знаю, что Гвидо Хюльсман считает теорию бизнес-цикла общей теорией циклического развертывания ошибки. Такая формулировка прямо указывает на природу этой ошибки: вмешательство правительства, ведущее к решениям низкого качества.

Продолжение следует