Этот четверг посвящается тем многим читателям, которые болели гриппом и не смогли прочесть "От Ч до Ч" на прошлой неделе.

Чтобы они не чувствовали себя заброшенными, я решил их порадовать.

Сообщаю (как говорится, задним числом): господа, поскольку вы в прошлый четверг болели, то я решил: они болеют, а я тут буду четвергами разбрасываться?! Дудки.

Итак: вы ничего не пропустили, на той неделе четверга не было! В смысле, четверг, конечно, был, а вот "От четверга до четверга" не было. Ну, вы меня понимаете...

Зато теперь! Так как вы пошли на поправку (судя по тому, что вы это сейчас читаете), я вам прописываю не простой четверг, а усиленный. Точнее "От четверга до четверга". Ну, вы меня понимаете...

Гр.С. 3.02.2000 г.

Звезды уже нет, а свет от нее еще есть.

Бывает так, что событие давно свершилось, и ты даже думать о нем забыл, а где-то вне тебя все еще что-то происходит, какие-то последействия, шевеления, последствия.

Вскрываю бандероль, оттуда выпадает белая аккуратная книжечка. Да это обещанные тексты выступлений! "Несмотря ни на что, все-таки аккуратный народ эти немцы!" – с симпатией думаю я.

Это – последействие годичной с лишним давности поездки в Соединенные Штаты, в город Вашингтон, где фонд Фридриха Наумана организовал международную конференцию. Начало названия конференции банально по нынешним временам ("Итоги приватизации..."), зато нетривиально окончание: "... в странах Восточной Европы и Латинской Америки").

Конференция спонсировалась вашингтонским отделением этого самого Фонда, одного из немецких партийных фондов. Есть еще христианско-демократический им. Конрада Аденауэра, социал-демократический – им. Эберта, наверное, еще что-то, но про те я не знаю.

Фонд Наумана – фонд партии Геншера (был такой эпохальный – вечный – министр иностранных дел), партии либеральных демократов. Партии маленькой, но, как некоторые считают, исключительно вредной: играя роль самой маленькой гирьки на политических весах, они то и дело перепрыгивают с одной чашечки на другую, вызывая нешуточные колебания стрелок, отставки функционеров и даже правительств.

Есть такая русская пословица: не имей сто рублей, а имей сто друзей (возможность иметь и то, и другое этой пословицей не предусмотрена).

Полчаса за телефоном – и я уже знал, что партийные фонды – часть политической системы послевоенной Германии, что финансируются они из федерального бюджета (чтобы никому не обидно было), что за годы строительства развитого капитализма они превратились во влиятельные клубы, где партийные функционеры, высокопоставленные профбоссы и знаменитые немецкие предприниматели имеют возможность проводить консультации по широкому кругу вопросов, выяснять диапазон реакций, вбрасывать новое для обкатки, и всячески тусоваться. Фонды за 50 с лишним лет демократии и рынка вросли в политическую культуру Германии, обрели политическую устойчивость и то спокойствие, которое излучает преуспевающий господин в свои "чуть за шестьдесят", выплативший кредит за жилье и выучивший детей. Открыли отделения по всему миру, активно издают разнообразную научную литературу (поддерживая ученых, каждый фонд – ученых своей ориентации), регулярно проводят конференции, встречи и торжественные заседания, посвященные знаменательным датам.

Ну и ладно, подумал я, похоже, мой визит вас, господа, не разорит. А совсем наоборот – Ганнибал-то у ворот. Про него и расскажу, даже слайды покажу. И тем покупку мне билетов окуплю, хотя тусовки эти не люблю.

Гм-м-м-м. Прошу прощения, выброс... Могу порекомендовать вернуться наверх и прочесть снова, пропустив это место.

Далее. Нанёс звонок господину Л, вашингтонскому обитателю и очень умному человеку. Он снабдил меня ценными соображениями по стилю выступления на конференции.

Я, признаться, в научных мероприятиях за рубежом, до этого участвовал только в роли слушателя. Так вышло, что в ненаучных участвовал - в недавние времена и много. А вот в научных - давно и у нас. Поэтому был очень благодарен Л., рассказавшему мне о разных форматах.

Он, в частности, поведал мне о том, какой сложился прискорбный стереотип участия наших в ихних конференциях.

Неосновательно полагая, что факт приглашения, оплаты дороги и проживания означает некую умственную отсталость организаторов, наши не считают необходимым готовить свое выступление заранее. К тому же, поскольку риторика не входит у нас ни в число обязательных, ни в число факультативных предметов, мы также не в состоянии структурировать свою речь, так сказать, по мере ее произнесения. В результате выступление "господина из России", что рыночника, что анти, часто выглядит так: 80 процентов времени он посвящает длинному и запутанному вступлению, причем только начав, немедленно сворачивает на свое босоногое детство и увлекши пораженных участников и организаторов в мир послевоенной казанской или московской шпаны (или особенностей учета трудодней в колхозах периода спелого Хрущева, это уж у кого какая биография), и, как следует их там поводив, с ужасом видит, что времени у него – несколько минут. После этого, опуская середину, переходит к лозунговой части и форсируя интонацию по типу раскатистого "за дело Ленина, за родную партию и лично товарища Пупкина... ", переходя в "так выпьем же за то...", выходит на апофеоз и грандиозный финал, когда все вскакивают на ноги, бешено аплодируют, обмениваются многозначительными кивками и качают своими положительными буржуйскими головами. "Йа-йа... отшень, отшень...". Через полчаса, правда, уже невозможно вспомнить что он, собственно, поведал, а через день сам факт его присутстсвия становится недостоверным – материальных свидетельств выступления нет, эмоция пришла и ушла, и организаторы чувствуют, что их обманули, боясь себе в этом признаться.

Господин Л. предупредил, что сей формат за перестроечные и первые постперестроечные годы здорово утомил щедрых и гостеприимных устроителей по всему миру. Что пару раз разыгрывалось нечто из глав про Короля и Герцога из незабвенного "Гекльберри Финна", там где про "королевского жирафа". Что седины и академические звания обманывающих товарищей не смягчают горечь обманутых, а являются отягчающим обстоятельством.

И еще он сказал, что будет прилично, необычно и очень хорошо, если я приготовлю формальный письменный доклад, отошлю его заранее и предусмотрю время для ответов на вопросы.

Я поблагодарил его и принялся готовиться. Тамошний формат, пояснил мне Л., вовсе не рассчитан на то, чтобы кого-то заставить что-то сделать, например поверить во что-то. У нас же речь вообще есть продолжение насилия другими средствами, ее цель – непременно заставить, принудить к чему-то. Из-за этого научные мероприятия становятся похожи на общественные, а последние плавно переходят в жанр под названием: собрание жильцов подъезда, пытающихся договориться об установке домофона. Начинается мирно, через десять минут – крик, мат, угрозы, обвинения в безнравственности, валидол и непременно бессмысленные звонки на равнодушный "верх".

В других культурах, и особенно в англо-саксонских странах, во многом сформировавших интернациональный формат выступлений и поведения на мероприятиях типа "конференция", эмоциональная температура на таких мероприятиях гораздо ниже, чем у нас.

Для них коммуникация есть средство передать и получить сообщение. Не больше, но и не меньше того.

1.2.2. По стопам незабвенного Кью

В этот Новый год пришла из Англии ужасная весть – погиб неизменный Кью из бондианы, коей ваш покорный слуга внимательный почитатель и восторженный исследователь. То есть, конечно, не Кью, Кью – бессмертен. Погиб актер, воплотивший образ этого милого английского чудака из спецслужб.

Но в описываемый момент Кью был жив во всех смыслах. Бонд в исполнении актера, которого зовут что-то вроде Дебаркадер Кинь-на-х (на мой взгляд, наихудший из бондов, не считая эквадорских облигаций), сражался с международным мердоко-гейтсом. И я, вдохновленный перспективой повидать в Вашингтоне знакомых (да еще и получив приглашение пожить у них какое-то время после окончания конференции), решил подготовиться как следует.

Я взял себе за образец полезные устройства, боевые безделушки Кью. Доклад должен быть элегантным как бондовский Остин-Мартин, уметь стрелять, летать, лить масло и втыкать острые штыри в шины противников. При этом он должен помещаться в карман плаща, будучи одновременно самим плащом, превращающимся по команде в веселящий газ.

Руководствуясь именно этим замыслом, я и начал планировать конструкцию доклада.

В качестве базовой метафоры я выбрал старую добрую матрешку.

Смотришь – доклад как доклад, открываешь – а там нечто в русском формате (см. п. 1.2.1.). Когда дым осядет, глядишь – там опять доклад, только маленький. Но более важный. Копнешь его – опять русский формат, со вспышками и мигалками. Под ним опять доклад, уже совсем крошечный, но содержащий всю мудрость приватизационного мира. Вопрос о сходимости я, полноправный подданный родной культуры, решил исследовать в самолете, в отеле, словом, – ближе к месту событий.

В нужные сроки доклад был написан, вычитан, отправлен (а) прогрессивной электрической почтой и, (б) на всякий случай, неспешным Ди-Эйч-Элем.

Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах, путевого дневника не веди, могу добавить я к прославленному совету. А путешествуя и ночуя в других частях света, веди.

Веду.

Теперь читаю, что сосед попался симпатичный таиландец, летевший из Германии. Дело было перед Днем благодарения, в самолете было полно семей с детьми, даже компания американских старшеклассников, шумная и беспокойная до взлета, но дисциплинированная и сосредоточенная во время полета. Когда взлетали, взгляд упал на открытую книжку, школьный учебник истории. "Ivan Grozny".

Читаю дальше, как вышел, чувствуя себя странно после трансатлантического перелета, к пограничникам и таможенникам. Миновал. Ищу такси. Все обошел, нету выхода. Не идти же туда, где огромная очередь. Оказалось – туда.

Вообразите, внутри аэропорта стоит человек двести, выстроенные вдоль длиннющей стеклянной стены с помощью трогательных канатиков. Снаружи -- очередь такси, ждущих очередь этих пассажиров, ждущих такси.

Все двери в стене закрыты, кроме одной, последней. Обе очереди, поглядывая друг на друга, продвигаются к месту встречи. Изменить его, естественно, нельзя, так как служители аэропорта, числом около десятка, стоят вдоль канатиков, образуя бдительный заслон желающим прошмыгнуть. В конце, как все в конце, все кончается. Кончается очередь потенциальных пассажиров, кончаются канатики, линейка служителей, и сама стеклянная стена переходит в нестеклянную. Другие служители, так сказать служители выхода, плотной кучкой, нападают на оробевшего очередника. Вчетвером они пропускают его в единственную дверь, отбирая у него картонную бирку, которую тот получил от четверых служителей входа, когда он за сто метров до этого вступал в ряды ждущих встречи с такси. У таксистов тоже порядок. Они двигаются к пассажиру по сигналу одного из семи внешних, уличных регуляторов стихийного рыночного процесса.

Богатая страна Америка! Что ни говори...

[ продолжение следует ]

Во вторник, 1 февраля покидающий свой пост Мишель Камдессю призвал к скорейшему превращению МВФ в "кредитора последней руки", для чего, по его мнению, необходимо пополнить его ресурсы, неадекватные этой задаче. Выступая в Нью-Йорке, он скрестил шпагу с Лоуренсом Саммерсом, министром финансов США. Последний в ряде выступлений обозначил желание США видеть МВФ в более скромной роли, а именно – сосредоточиться на мониторинге глобальной макроэкономической ситуации и "предотвращении кризисов", подобных азиатскому.

Дискуссия эта, по моему мнению, касается вещей если не второстепенных, то не принципиальных.

Но – за все надо платить. В частности, увеличить капитал Фонда, что означает необходимость раскошелиться, причем необходимость такая грозит, понятное дело, не всем, а только тем, у кого есть. Не случайно, позиция Камдессю не находит поддержки "среди ряда глав центральных банков".

Но, думаю, и в варианте Саммерса принципиально лучшего для них ничего нет. Если МВФ превращается в статистическое бюро и этакий всемирный методический кабинет макроэкономики, то реальное поведение денежных властей стран-участниц, как бы это сказать, отвязывается от программ Фонда. Полагаю, что имеют место надежды на непосредственное замыкание важных или ситуативно нужных экономик на совершенно ставшую сервильной Федеральную резервную систему. Опять дежавю, 20-е годы нашего века, мои студенты хорошо знают соответствующую фактуру и логику событий.

Все те же иллюзии.

Речь идет о том, как удобнее контролировать глобальный денежно-кредитный порядок – косвенно, через МВФ, или напрямую – через ФРС и двусторонние политические механизмы.

В этой связи внимания заслуживает предложение не назначать представителя Европы на пост главы Фонда, проигнорировав неписаное правило – иметь во главе МВФ европейца (FT за 2.02.2000, редакционный комментарий на с.10). А кого же назначать? "Представителям третьего мира, не пора ли включиться в конкуренцию за посты?" – спрашивает авторитетное издание, выдавая себя тенью блейровско-чиновничьих ушей.

Ведь замена конкуренции на рынке конкуренцией за посты в государственных и надгосударственных органах была, есть и будет мечтой чиновников всех времен и всех народов.

Та же FT, за среду.

Если последние объявленные слияния в Британии состоятся, произойдет нечто удивительное.

Напомню, что намечается.

Британский Vodafone собирается поглотить немецкий Mannesmann (это почти так, как если бы у нас тут какой-нибудь выскочка Билайн на корню скупал почтенный пост-советский Ростелеком). Нефтяники продолжают укрупняться: BP Amoco вскоре может стать BP Amoco Arco (Arco – это не казино и не продовольственный магазин, а Atlantic Richfield, американская нефтяная компания, некоторое время назад храбро купившая часть ЛУКойла). Наконец, нежные чувства проникли и в стерильную атмосферу фармацевтического бизнеса: из Glaxo и SmithKline вот-вот образуется Glaxo-SmithKline.

Результатом этой оргии слияний станет драматическое изменение английского фондового пейзажа: три вышеупомянутых новых эмитента (Vodafone-Mannesmann, BP Amoco Arco и Glaxo-SmithKline) обеспечивают 31 процент индекса FT100 (15, 9 и 7, соответственно, в порядке убывания гигантизма, ехидно замечает FT). 31 процент FT100 это, между прочим, четверть совокупного британского рынка акций.

Ну, какую-нибудь Финляндию этим не напугаешь. Там великая компания Nokia дает добрых две трети, и не фондового рынка, а всей финской капитализации.

Привычный способ рассмотрения видит в таком развитии риск роста неустойчивости национальных фондовых рынков: доминирование небольшого числа сверхкрупных эмитентов, вообще говоря, считается минусом, а не плюсом. Однако, если принять во внимание глобализацию, становится понятно, что появление мировой суперлиги компаний, не только продукция, но и акции которых могут свободно продаваться-покупаться по всему миру, делает ситуацию не менее, а более устойчивой.

С точностью до мировой денежной системы, про которую см. во втором разделе этого выпуска.

Кто войдет в суперлигу от России? По-моему, этот вопрос, при всей его практической, инвестиционной значимости, на более общем уровне не так уж и важен.

Более важно, что Россия опять на развилке дорог. У России может быть политика, при которой такие компании появляются, растут, и вступают в мир взрослых компаний. Но может быть и другая политика, при которой страна широко представлена в международных организациях (от МВФ и ВТО до Лиги защиты озоновой дыры и какого-нибудь Постоянного совещания богом-обиженных-стран), а русских компаний в суперлиге - нет как нет.

В первом случае привлекательность национальных компаний концентрирует в себе достижения экономической политики правительств. Низкие налоги? Стабильные законы? Недорогая и эффективная администрация? Пожалуйста – только не рассказы об этом, а материлизованное в рынке акций наших частных компаний, в их участии в глобальной суперлиге.

Во втором случае жиреющая национальная бюрократия будет раскатывать по миру на деньги, отобранные у этих самых кандидатов в суперлигу, и рассказывать во всех бесчисленных международных организациях, как именно она собирается облагодетельствовать свой инвестиционный климат. Планами и графиками.

Но Россия в этой истории не самое интересное. Что делать маленьким странам, без всякого рынка капитала? Таков был традиционный "теоретический" вопрос сторонникам реформ, в частности реформ пенсионного обеспечения, задававшийся им последние 15 лет.

"Как же ваша пенсионная система живет без национального рынка акций?" – спрашивали организаторы и гости упомянутой вашингтонской конференции симпатичного усача из Сальвадора (на той неделе до него доберусь рассказом).

"А мы разрешили нашим пенсионным фондам инвестировать куда они хотят, в казначейские бумаги США, в евробонды, в акции первоклассных эмитентов – вон их сколько во всем мире" – спокойно ответил эквадорец. Бывший министр приватизации, между прочим.

Страхи по поводу глобализации совершенно излишни. Устойчивость глобального рынка капитала много выше устойчивости небольшой национальной экономики. Пока.

Пока туда не добрались мистер Саммерс. Или месье Камдессю. Кто уж из них победит, не знаю.

Со своими канатиками и сотнями тысяч высокообразованных служителей.