В апреле этого года мне посчастливилось присутствовать на Пятой ежегодной конференции, проводимой Институтом Людвига фон Мизеса. Среди докладов, представленных на конференцию, доклад Бориса Львина привлек мое внимание не только потому, что я знаком с этим выдающимся экономистом. По смелости мысли и степени подготовки он сейчас, безусловно, номер один в России. Но этот его доклад, перевод которого я предлагаю вашему вниманию, знаменует собой новый этап развития и нашей экономической науки в целом. На моих глазах почтенное сообщество сцепилось за те тридцать экземпляров, которые скромный Львин размножил для раздачи. Более важно, что уже после конференции профессор Хоппе прислал Львину просьбу дать доклад для опубликования в The Journal of Libertarian Studies. Наша наука возвращается в мировое научное сообщество с парадного входа, ведь Хоппе является признанным интеллектуальным лидером австрийской школы, ведущео направления развития экономической теории.

Перед вами – перевод доклада Львина. Я позволил себе опустить полстраницы заключения, ввиду его узко “отраслевой” направленности (оно адресовано исключительно экономистам-ученым австрийской школы) .

Июль 1999 г.
Гр.С.

Вводные замечания
Я не считаю предлагаемую ниже статью вкладом в развитие денежной теории. Ротбард был совершенно прав, заметив как-то, что австрийская (что, по-моему, означает "верная") денежная теория практически полностью изложена в великом трактате Мизеса.

Вместо этого я бы хотел остановиться на проблеме фактического движения мировой денежной системы к золотому стандарту, свободному от влияния государства.

Действительно, экономисты австрийской школы слишком часто склонны либо обсуждать исторический процесс эрозии денежных систем прошлого, либо проектировать безупречные схемы денежного обращения будущего. Вопросы практического функционирования существующего монетарного режима и его эволюции не привлекают должного внимания. Между тем, при внимательном рассмотрении оказывается, что именно фактически складывающийся сегодня монетарный порядок соответствует нашим взглядам гораздо в большей степени, чем ошибочные теории, нашедшие место в головах ведущих политиков.

Но вначале я бы хотел отметить существование некоей закономерности более общего характера. Этой закономерности подчинен процесс распространения свободы как таковой.

Рассматривая этот процесс, я выделяю в нем три последовательные фазы.

В рамках первого этапа, наши предки имели возможность пользоваться, так сказать, "свободой по умолчанию", когда государство просто не имело технической возможности прибегать к регулированию. Некоторые свободы существуют только потому, что нет никакого другого способа осуществлять те или иные виды деятельности.

Соответственно, эти свободы не получают должной оценки, ведь они не являются результатом выбора более предпочтительной альтернативы.

На втором этапе, технический прогресс позволяет государству регулировать то, что не подлежало регулированию прежде. Некоторые права и свободы оказываются урезанными. Это происходит, кроме всего прочего, потому, что прежде люди не отдавали себе отчета в конкурентных преимуществах наличия этих свобод.

Наконец, третья фаза наступает, когда свобода уже является ограниченной. Постепенно люди начинают понимать ее действительное значение и ценность. Они меняют свои взгляды и стараются восстановить прежние свободы. В отличие от периода "свободы по умолчанию", теперь свобода есть результат сознательного выбора, осуществленного после изменения интеллектуального климата. Люди понимают, что технические возможности сохранять выскокую степень регулирования по-прежнему существуют. Однако они сознательно выбирают свободу.

Сказанное можно проиллюстрировать примерами эволюции цензуры печати и системы въездных виз. Всего пару с небольшим столетий назад состояние средств коммуникаций не позволяло осуществлять сплошную проверку бланков, заполняемых желающими въехать в ту или иную страну. Попросту говоря, никаких таких особых бланков не существовало вовсе. Не было средств и для проверки всей выходившей печатной прдукции. Люди путешествовали по разным странам и издавали книги совершенно свободно, не испрашивая предварительных разрешений. В худшем случае на них могло быть наложено некое апостериорное ограничение, вроде высылки из страны или запрета вышедшей книги, если совершенные ими действия вступали в противоречие с действовавшими тогда порядками.

Позже технический прогресс сделал возможным предварительную обработку заявлений на въезд и сплошную цензуру. Правители быстро поняли выгоды ситуации и быстро организовали соответствующие институты. Сегодня мы являемся свидетелями процесса их постепенного исчезновения. Это начало происходить после того, как было осознано, что они препятствуют достижению некоторых важных целей.
Я думаю, что монетарная история двадцатого столетия может служить примером такого восстановления свободы, прежде являвшейся естественным состоянием вещей. Такая свободная денежная система - нерегулируемый золотой стандарт - подверглась многочисленным ограничениям. Эти ограничения привели к тому, что золото, по всей видимости, лишилось монетарных функций и восторжествовала система указных, или декретируемых государством, денег (the fiat money system). Однако, вскоре после полной победы режима fiat money, стали очевидными его неустранимые изъяны. Настало время пробуждения от монетарных иллюзий. Шаг за шагом, даже без использования положений австрийской теории, многие страны начали движение к принципам золотого стандарта. Я считаю, что имеется реальный шанс на то, что финальная стадия этого движения не будет похожа на тотальную революцию, а станет итогом длительного переходного процесса, свидетелями которого мы являемя сегодня.

Важным аспектом этого процесса является пересмотр традиционных взглядов на денежно-банковскую систему с центральным банком. Можно заметить очевидный подрыв парадигмы, еще вчера казавшейся незыблемой. Важной приметой появления новой парадигмы является принятие рядом стран механизма currency board (валютного комитета).

Вернуться наверх
Вернуться на главную страницу

Эволюция института центрального банка
Самый наглядный пример гигантских отличий эпохи, когда концепция центрального банка только утверждалась, и сегодняшним днем, когда она является преобладающей - хотя и потрясенной в своих основах - это сопоставление двух кризисов банка Barings. Первый имел место в 1890 году, второй - в 1995.

В то время как в 1890 г. потребовалась организация процесса спасения обанкротившегося банка, в который была вовлечена вся мировая финансовая система, в 1995 году этот же банк-банкрот был просто продан иностранному покупателю (нидерландскому ING Bank'у) за символическую сумму в 1 фунт стерлингов.

Естественно, такое сравнение отражает не только изменение идеологии. Имеет место также различная относительная важность этого конкретного банка для британской и мировой финансовой системы. Однако, я полагаю, что символическая компонента этого события является очень важной. В течение этого столетия изменилось очень многое. Изменился, причем почти полностью на противоположный, и взгляд на место центрального банка.

Сегодня общим местом является утверждение, согласно которому главной задачей, которую решает центральный банк, является борьба с инфляцией. Эта задача признается исключительной прерогативой центрального банка, который в рамках разделения труда среди многочисленных подсистем государственной машины экономического регулирования занят исключительно ею одной. "Центральные банкиры" всех стран без конца повторяют что все другие задачи являются вторичными, подчиненными решению этой - центральной. Эта странная и, честно, говоря, нелепая идея полностью разделяется всеми теми специалистами по денежным системам, которые не принадлежат к австрийской школе. Удивительным образом эта идея сосуществует с современным пониманием инфляции как исключительно монетарного феномена. Более того, эта идея используется для обоснования исключительных прав центрального банка по ее решению.

Почему я осмелился назвать эту идею нелепой? Да потому, что сегодня инфляция возможна лишь вследствие существования института центральных банков. Если "центральные банкиры" действительно привержены задаче победить инфляцию, они должны немедленно распустить свои центральные банки, что сделает практически неосуществимой проведение политики fiat money.

Есть нечто поистине абсурдное в том пафосе, с которым руководители центральных банков убеждают публику в желательности низкой инфляции. Все другие государственные институты, при всей своей деструктивности, могут вызывать доверие хотя бы в отношении некоторых аспектов своей деятельности. Полиция предотвращает и раскрывает некоторые преступления, даже в странах с тоталитарным полицейским режимом. Система государственного социального страхования помогает некоторым людям с потерянной трудоспособностью, хотя и наименее эффективным способом. Таможенный тариф выгоден некоторым компаниям, лишая широкие слои потребителей дешевых товаров, и так далее. В случае же центрального банка нет ничего подобного: сегодня единственным продуктом их функционирования является инфляция.

Обратимся к фактам. Те функции центральных банков, которые считались главными во времена возникновения этого института, сегодня считаются подчиненными. К главным функциям относили укрепление внутренне нестабильной системы коммерческих банков с частичным резервированием, обеспечение экономики дешевым кредитом, поддержку бюджетных дефицитов и процесса обслуживания государственного долга.
Второстепенными являются функции, которые институт центрального банка приобрел, так сказать, по ходу дела, а также сугубо технические по своей природе. К этой группе функций относятся надзор за кредитными учреждениями, организация и поддержка национальных платежных систем, хранение золотых резервов страны и некоторые другие. Все они также являются подчиненными по отношению к главной: обеспечение низких темпов инфляции.

В действительности вопрос состоит в следующем. Если инфляция и в самом деле представляет собой такую опасность, то почему ни публика, ни лица, ответственные за экономическую политику не рассматривают золотой стандарт в качестве реальной альтернативы сложившемуся положению вещей? Я не разделяю точки зрения, согласно которой причиной служит корыстный интерес банковского сообщества, политиков, бюрократов и других сторонников государственного перераспределения. Я думаю, Ротбард был не вполне прав, уделяя столько внимания той роли, которую играл личный интерес архитекторов современной денежной системы. Здесь он неявно следует логике, характерной для теории общественного выбора, той самой, которую он же так убедительно опроверг. Последовательный сторонник Мизеса должен был бы сосредоточиться на идейных основах, в частности на разоблачении заблуждений, так популярных у публики и значительной части профессиональных экономистов. Только широкая распространенность таких заблуждений и является причиной широкой общественной поддержки практики преследования своих корыстных интересов со стороны заинтересованных групп.

Существует несколько базовых заблуждений, препятствующих принятию идеи золотого стандарта.

Во-первых, имеется широко распространенная и ошибочная вера в существование такого феномена, как индекс среднего уровня цен. Полагают, что этот индекс может быть измерен с необходимой точностью, подобно физическим параметрам мира природы.

Во-вторых, существует тесно связанный с первым заблуждением, широко распространенный и совершенно неверный взгляд на желательность фиксации этого уровня цен, без роста или падения. Убежденность в том, что и снижение цен (дефляция) и их повышение (инфляция) вредно сказывается на общественном богатстве, а стабильные цены благоприятствуют экономическому процветанию, сегодня имеет статус почти религиозного убеждения, самоочевидной истины, не требующей теоретической проверки.

Я считаю эти два заблуждения гораздо более опасными и в конечном счете гораздо более ответственными за беды XX века, чем даже заблуждения приверженцев тоталитарных, расистских и коммунистических теорий. Оставаясь в рамках этих заблуждений, нельзя объяснить феномен экономического цикла, а ведь именно этот феномен поддерживает веру в существование "органических пороков капитализма".

В-третьих, причиной, по которой проблематика золотого стандарта не удостаивается серьезного обсуждения на политическом уровне, является убежденность в том, что дискреционная денежная политика центральных банков есть высшее достижение современной цивилизации. Считается, что современная денежная система по сравнению с золотым стандартом есть что-то вроде автомобилей, атомных электростанций и компьютеров по сравнению с конными экипажами, свечами и счетами.

В итоге большинство людей за пределами либерального сообщества, и в особенности академические круги, СМИ и политики склонны с порога отвергать любое предложение о золотом стандарте. Для них сама идея, согласно которой "денежная политика" должна быть не модифицирована, не изменена, не реформирована, а просто-напросто прекращена, выглядит шокирующей и поэтому неприемлемой. Эти люди могут согласиться с тем, что разорившимся банкам должно быть позволено разориться, что государственный бюджет должен сводиться без дефицита, что платежная система может быть частной и т.п. Но государственная, пусть даже и координируемая в международном масштабе, денежная политика сама по себе рассматривается как бесспорный атрибут государственного устройства и признак цивилизованности.

Я полагаю, что не корыстные интересы, а именно это, третье заблуждение, и является главной причиной, по которой либеральному сообществу не удается поставить задачу устранения центрального банка из денежной системы в рамки практических шагов экономической политики. Необходимо отметить, что возвращение к золотому стандарту полностью соответствует принципам laissez faire применительно к ограничению всевластия государства. Не требуется никаких ссылок на теорию анархо-капитализма, которая может выглядеть чересчур радикальной для многих действующих политиков и средств массовой информации. Пока же сторонники золотого стандарта ощущают себя в положении интеллектуального меньшинства, чьи идеи, хотя и признаются оригинальными, не воспринимаются как нечто, имеющее отношение к реальной жизни.

И здесь, как я считаю, существенную помощь в деле разрушения этой стены непонимания и неверия может оказать анализ новых явлений. Я имею в виду наблюдаемый сегодня процесс быстрого распространения механизма валютного комитета.

Вернуться наверх
Вернуться на главную страницу

Currency board - прежде и теперь
Существует традиция вести историю валютных комитетов от колониальных институтов, учреждавшихся Британией в XIX веке. Я боюсь, что эта традиция в сильнейшей степени затрудняет понимание указанного феномена. Она порождает ощущение, что валютный комитет есть атрибут колониального правления, признак подчиненности и недоразвитости. Порождая нежелательные ассоциации, такое объяснения является к тому же и фактически неверным. Современный валютный комитет не вполне корректно считать таким же институтом, каким был его колониальный предшественник.

Как показал Курт Шулер [Kurt Schuler], британские валютные комитеты колониальных времен были организованы администрациями колоний для выпуска банкнот только там, где не существовало местных банков, и где местные органы самоуправления были не в состоянии организовать процесс регистрации их уставов. В те времена частный выпуск банкнот был скорее правилом, чем исключением. Создание валютных комитетов явилось административной мерой, позволявшей преодолеть неразвитость частного сектора, а вовсе не проведением в жизнь новаторской экономической политики.

Настоящая история валютных комитетов должна начинаться с 1900 года, когда Аргентина осуществила подлинную инновацию, организовав "Кассу валютной конвертации", или Caja de Conversion. Учреждение этого валютного комитета имело целью вернуть доверие к нацональной валюте. Это не было внедрением современной денежной системы в недоразвитую институциональную среду. Напротив, это был отказ от политики fiat money и переход к политике 100-процентного (более точно, 100-процентного в приростах) резервирования. Широко известен факт чрезвычайно быстрого экономического развития Аргентины в начале XX века. Позже экономика этой страны пала жертвой ошибочных доктрин, когда получила распространение практика повсеместного регулирования и протекционизма. Неудивительно, что жесткие правила валютного комитета вступили в противоречие с постепенной социализацией и в 1929 г. валютный комитет был окончательно закрыт (после двухгодичного функционирования, поскольку его работа приостанавливалась в 1913-1927 гг.).

Традиции валютного комитета в некоторых бывших британских колониях просуществовали до послевоенного (1939-145) времени. С некоторыми модификациями валютный комитет до сих пор функционирует в Гонконге и Сингапуре. Считается, однако, что опыт этих городов-государств не может иметь универсального значения в силу той особой роли, которую там играет внешняя торговля. Вся аргументация в пользу этой точки зрения сводится к тому, что там эта роль намного выше, чем в странах "с более сбалансированной экономикой". Особенно характерен в этом отношении Гонконг. Его экономическая политика настолько отличается от той, что проводится в других странах, а экономический успех столь очевиден, что впору говорить о приступе коллективной слепоты, вдруг поразившей ученых-экономистов. Им гораздо удобнее считать этот опыт отдельным случаем, разумеется не подходящим для использования в "нормальных" экономиках

Настоящее возрождение валютных комитетов произошло в 90-х годах, когда эта политика была принята Аргентиной и, чуть позже, Эстонией. В обоих случаях введение валютного комитета с полным резервированием денежной базы было осуществлено как широко поддержанная мера разрыва с безответственной денежной политикой предшествующего периода. Характерно, что оба случая имели место в Латинской Америке и Восточной Европе, - регионах, в которых сильна традиция замещения национальной денежной единицы иностранной валютой, или, проще говоря, долларизация. С одной стороны, для населения этих регионов использование иностранной валюты (в частности, долларов) было привычным делом. С другой стороны, в обеих странах полагали, что "нормальное государство" должно иметь свою собственную валюту. Таким образом, именно желание иметь национальную валюту "не хуже доллара" подтолкнуло Доминго Кавалло (Domingo Cavallo) и Сиима Калласа (Siim Kallas) к непростому решению учредить валютный комитет. В обоих случаях имел место очевидный демонстрационный эффект - было важно подчеркнуть серьезность реформ, провести черту между прошлым и будущим.

У меня нет оснований считать, что эти реформаторы руководствовались некими исключительно теоретическими соображениями о преимуществах 100-процентного резервирования над частичным. Наоборот, практическая целесообразность этого шага вытекала из полной дискредитации предыдущей инфляционистской политики. В свою очередь, именно наблюдаемые положительные последствия этой реформы придали валютному комитету статус вполне респектабельного инструмента, лишив его ореола чего-то периферийного, подходящего только для неких экзотических территорий. Сегодня валютный комитет ассоциируется с более общей концепцией экономической реформы как таковой.

Необходимо заметить, что реально существующие валютные комитеты не являются совершенно последовательным воплощением принципов currency board. Это представляется совершенно естественным. Во-первых, в каждой стране имеется свой набор необходимых политических компромиссов и, во-вторых, теоретические основы таких компромиссов весьма неглубоки. Например, аргентинский "Закон о конвертируемости" (Covertibility Law), в соответствии с которым собственно и учрежден валютный комитет, формально допускает использование государственных облигаций, деноминированных в долларах в качестве требуемых законом валютных резервов, при этом они не должны превышать 25 процентов последних (необходимо отметить, что правительство никогда не использовало эту возможность на практике). В Гонконге, с его, пожалуй, слишком сложным механизмом денежной эмиссии, Денежная администрация (Monetary Authority, фактически центральный банк) сохранила некоторые возможности влиять на процентные ставки и, следовательно, проводить дискреционную денежную политику, хотя и в весьма ограниченных пределах. В случае Эстонии, центральный банк предпочел иметь резервы, несколько превышающие тот уровень, который определяется денежной базой, что создает определенную двусмысленность в его отношениях с коммерческими банками. Интересно, что подобная ситуация была в том первом, аргентинском валютном комитете начала века, где избыточные резервы держались в специальном институте - Banco Nacion.

С другой стононы, имеется ряд пограничных случаев (Сингапур, Тайвань, Латвия), в которых на практике выполняются условия денежной эмиссии, характерные для режима валютного комитета, хотя и без законодательно оформленных обязательств. Отличительной чертой этих стран является 100-процентное резервирование денежной базы, что порождает доверие к их национальным валютам. Проблемой этих стран является, очевидно, необходимость демонстрировать отсутствие у денежных властей намерения расходовать резервную валюту на цели, отличные от задачи обеспечения полного резервирования.

Другой важной проблемой режима частичного валютного комитета является принятая в соответствующих странах практика, в соответствии с которой они не имеют ограничений по составу резервов. Они могут решить, что лучше иметь корзину валют, подобную СДР, или, до последнего времени экю. Они могут также поддаться соблазну заработать на сеньораже в случае диверсификации своих портфелей. Все это порождает риск, связанный с недостатком резервов по причинам, находящимся вне контроля денежных властей.

Здесь необходимо сделать важное замечание. Почти все экономисты и политики, создававшие валютные комитеты, не являются последователями австрийской школы, что совершенно естественно. Их действия были подчинены задаче быстрейшего подавления разраставшейся инфляции, грозящей перейти в гиперинфляцию, а вовсе не тонким вопросам теории цикла, важным скорее в долгосрочном плане. Отсюда их взгдяд на валютный комитет как на специальный механизм фиксации валютного курса. Более того, часто этот механизм рассматривался как слишком жесткий, подлежащий "смягчению" с тем, чтобы перейти к полноценному режиму фиксированного курса с резервами, не покрывающими денежную базу и вытекающей отсюда необходимостью проводить некую политику процентной ставки.

Опыт автора настоящего доклада в качестве сотрудника МВФ показывает, что в ведущих экономических организациях западного мира преобладает взгляд на валютный комитет как на нечто временное, нужное лишь в переходный период. Эти организации часто являются источниками рекомендаций и технической помощи менее развитым странам. К сожалению, они довольно настойчиво рекомендуют этим странам "выйти" из режима валютного комитета, разработать "современные меры денежной политики" и тому подобное.

Эти советники и аналитики часто смешивают два принципиально различных явления - изменения в ценах, имеющие место в экономике с валютным комитетом, и динамику цен в обычной экономике, с центральным банком и развитыми инструментами денежной политики. Совершенно ясно, что, когда страна переходит на режим валютного комитета, ее власти имеют все стимулы к тому, чтобы, устанавливая курс обмена, сделать свою валюту дешевой. Они хотят немедленные получить очевидные выгоды реформы. Кроме того, обычно такие страны до проведения реформы почти отключены от внешних рынков. Они хотят обеспечить некие стартовые преимущества своим потенциальным экспортерам, преимущества по сравнению с иностранными компаниями-конкурентами, давно присутствующими на тех или иных рынках. Я не утверждаю, что эта политика является верной. Однако она не наносит большого ущерба и позволяет местным производителям быстрее освоить внешние рынки. Ее следствием обычно является процесс приспособления всей системы внутренних цен к новой ситуации. Этот процесс многими смешивается с обычной инфляцией, с которой борются, осуществляя активную политику процентной ставки и политику так называемой стерилизации потоков инвестиций (часто с помощью совершенно излишнего государственного заимствования). Все эти рекомендации основаны на неверной интерпретации и противоречат сути валютного комитета.

Можно утверждать, что власти в странах с валютным комитетом начинали его вводить, действуя не в соответствии с советами специалистов, получивших образование в рамках мэйнстрима экономической науки, а вопреки им. Однако причина, по которой они сохраняют валютный комитет, не в том, что они лучше других понимают природу денег. Ими движет осторожность и консерватизм, в сочетании со своеобразной гордостью, источником которой является экономический прогресс и исключительно стабильная валюта. Однако сохраняются все возможности для того, чтобы действие этих причин, не основанных на знании, с течением времени ослабло.

Вернуться наверх
Вернуться на главную страницу

Валютный комитет, основанный на золотом стандарте
Вернемся к теме доклада. Мой тезис состоит в том, что современный валютный комитет и золотой стандарт работают весьма схожим образом. Более того, функционирование сегодняшних валютных комитетов гораздо ближе к идеальному и никогда не реализованному на практике золотому стандарту, чем компромиссные схемы конца XIX - начала XX века.

В самом деле, валютный комитет прямо запрещает практически все виды активной дискреционной денежной политики. Его "политика" настолько проста и автоматична, что ее и политикой-то можно назвать с большой натяжкой.

Хорошо известно, что деятельность валютного комитета исключает бюджетные дефициты и предполагает даже наличие некоторого профицита. Более интересно проследить, каким образом функционирование валютного комитета изменяет индивидуальное поведение. Поскольку экономические агенты страны с валютным комитетом (и даже банкиры) понимают, что накопленные резервы не могут быть использованы для фискальных или квази-фискальных целей, они начинают проводить такую политику, которая сильно отличается от проводимой в других странах.

Есть весьма надежные данные, свидетельствующие, что коммерческие банки в странах с валютным комитетом ведут себя гораздо более консервативно, чем в других странах. Они поддерживают более выскоую норму резервирования и обычно избегают рискованных стратегий. Конечно, необходимо учитывать неоднородность банковских портфелей - в них имеется и наследие прошлой системы и новые вложение, осуществленные после введения режима валютного комитета. Например, Аргентина должна была решать проблему плохих долгов, накопленных до начала реформы, что, безусловно, уменьшило ее позитивный эффект.

Более показателен опыт стран Балтии - Эстонии и Латвии, в которых банковская система была создана с нуля, почти синхронно с началом реформ. Необходимо заметить, что плохое состояние банковской системы есть непременный атрибут всех стран с переходной экономикой. Государственные органы, утверждая уставы банков и выдавая лицензии на ведение банковской деятельности, порождают у публики ощущение, что эти банки, по крайней мере, частично, имеют государственные гарантии. Это обстоятельство как бы приглашает банки к рискованным и спекулятивным ссудам, к расширению практики несоответствия сроков погашения ссуд и объемов необходимых средств. Зачастую банки втягиваются в авантюрные операции, основанные на использовании служебной информации в личных целях. Менее известно, однако, что есть одна страна (Эстония), для которой проблема банковской системы не является первостепенной. Эстонские коммерческие банки несопоставимо более успешны, чем банки в других бывших социалистических странах. Единственной причиной такого успеха является проведение Эстонией наиболее последовательной политики либерализации, причем с самого начала переходного периода. Валютный комитет представляет собой краеугольный камень такой политики.

Недолгая история эстонской банковской системы особенно поучительна в связи с наблюдением Ротбарда, сделанным им в ходе дискуссии о свободе банковской деятельности в Шотландии. Он считал, что низкая интенсивность банковских банкротств еще не свидетельствует о здоровье банковской системы. В маленькой Эстонии с населением в 1,5 млн. человек банкротства банков идут почти каждый год, начиная с 1992 года. Разорившиеся банки ликвидировались, иногда не без сопротивления со стороны центрального банка, осуществляющего банковский надзор. Порой это сопротивление принимало неприличные формы. Так или иначе, волна банкротств в банковском секторе оказала такое же благотворное воздействие, как и в любом другом виде бизнеса, и не сказалась негативно на экономическом росте. Можно сравнить Эстонию с соседней Латвией, где валютный комитет официально не введен, хотя резервы иностранной валюты покрывают денежную базу почти на 100 процентов. Там имел место продолжительный банковский бум, закончившийся в 1995 году сильнейшим банковским кризисом. В отличие от Эстонии, кризис был так значителен, что темпы прироста ВВП в 1995 г. упали почти до нуля (естественно, никакие "макроэкономические показатели" с позиций австрийской школы, вообще говоря, неприменимы, но в данном случае их можно использовать для сопоставления, так как экономические условия и статистические процедуры, применяемые в Эстонии и Латвии, довольно близки).

Особенно важным во всех случаях применения валютного комитета в современных условиях является тот факт, что этот опыт позволяет отвергнуть аргументацию сторонников активной денежной политики даже в рамках экономического эмпиризма. Ученые, работающие в рамках австрийской традиции, для доказательства своих теорем не нуждаются в том, чтобы разбирать этот опыт случай за случаем. Однако, большинство современных экономистов потребуют статистического подтверждения. Это подтверждение настолько очевидно, что может быть сравнимо со знаменитой аргументацией в защиту преимуществ капитализма перед социализмом путем сопоставления ФРГ и ГДР, Южной Кореи и КНДР и т.д. Эти аргументы с теоретической точки зрения весят довольно мало, но, будучи совершенно очевидными, они равным образом убеждают и профессионалов, и широкую публику.

Как уже отмечалось, многие считают валютный комитет разновидностью режима с постоянным обменным курсом. От стран с валютным комитетом ожидают соответствующей денежной политики. Например, предполагается определенная стерилизация потоков капитала из-за рубежа. В этом контексте отсутствие государственного долга рассматривается как помеха, поскольку не предоставляет тех инструментов, которые обычно используются в целях стерилизации потоков капитала.

Совсем недавно, однако, сам Милтон Фридман (на конференции в Гонконге) признал, что валютный комитет принципиальным образом отличается от режима фиксированного валютного курса.

Действительно, режимы плавающего и фиксированного валютного курса объединяются в одну группу, которая противостоит валютному комитету. Любой механизм фиксированного курса, который поддерживается не с помощью механизма автоматического резервирования, подвержен политическим ограничениям, накладываемым на его защитников. В конце концов от него отказываются, по крайней мере на время предпочитая плавающий курс. Это означает, что все экономические агенты должны постоянно играть в азартную игру, ставя на момент и масштаб "коррекции курса". Более оптимистичные и невежественные заплатят дороже, как мы увидим в следующем разделе. Излишне консервативные упустят возможности. Короче говоря, политика фиксированного курса привносит значительную и негативную неопределенность в экономику, которая настолько насыщена естественной неопределенностью, что должна быть избавлена от рукотворной.

Говоря о плавающем курсе, необходимо отметить, что концепция "свободно плавающего курса" является абсолютно непрактичной и нереалистичной. Не известно ни одного случая, когда центральные банки не обращали бы внимание на курс и воздерживались бы от влияния на него. Даже если цена национальной валюты, выраженная в валюте какой-то другой страны, свободно плавает, тщательное исследование показывает, что руководство центрального банка внимательно наблюдает за этими колебаниями и готово вмешаться, как только курс выйдет за пределы того, что эти люди считают допустимыми границами. Для участников рынка появляется новая проблема: угадать, какие значения курса управляющие центрального банка считают "приемлемыми". Эта ситуация создает другой род неопределенности, прибыльный для одних участников (прежде всего для всякого рода "аналитиков", для непомерно раздувшегося сектора финансовых посредников да и для самих законспирированных центральных банкиров), но безусловно вредный для бизнеса и населения в целом. Соответственно, рано или поздно политическая воля призывается для "восстановления необходимого монетарного порядка". В условиях отсутствия адекватной теории это обычно означает возврат к режиму фиксированного курса, желательно подкрепленному теми или иными международными соглашениями. Я думаю, что схема "фиксированный-плавающий-фиксированный" верна не только для современной денежной системы (после Бреттон-Вудса), но и для того, что обычно называют золотым стандартом 20-х годов.

Все указанные типы неопределенности не имеют места в рамках системы валютного комитета. Разумеется, существует фактор настроений публики или смены политического режима, которая может привести к отказу от валютного комитета. Однако, этот риск является общим, не специфическим для какого-либо вида денежной системы, по крайне мере до наступления эры анархо-капиталистического общества. Остается еще один вид риска, связанный с тем, что валюта-якорь может внезапно быть девальвирована или сорваться в инфляцию. Этот вопрос разбирается в следующем разделе.

Необходимо подчеркнуть, что по ряду важных характеристик современные валютные комитеты намного превосходят золотой стандарт, установившийся после принятия Закона Пиля.

Во-первых, валютные комитеты резервируют не только банкноты (деньги в обращении), но и остатки на счетах в центральном банке. Тем самым они не повторяют опасную ошибку, сделанную сторонниками заблуждений Банковской школы, как в Англии, так и в других странах.

Во-вторых, валютные комитеты, как правило, обеспечивают полное резервирование для всей денежной базы, а не только для тех объемов, которые выпускаются сверх какого-то порога. Эта разница может казаться несущественной, пока действует правило 100-процентного покрытия прироста денежной базы строго соблюдается. Известно, однако, что всегда при установлении численных значений какого-либо денежного параметра, находятся поводы для исключений из правил. Политически гораздо труднее противостоять предложению увеличить на один процент долю необеспеченных денег, чем попыткам нарушить принцип полного покрытия.

Вернуться наверх
Вернуться на главную страницу

Азиатский кризис
Кризис экономик стран Восточной Азии ознаменовал собой поворот во взаимоотношениях между экономистами австрийской школы и остальными представителями экономической науки, занимающимися денежными вопросами. В силу своего масштаба азиатский кризис привлек всеобщее внимание, однако лишь австрийцам удалось адекватно объяснить его природу.

Я считаю, что мы должны решительно отвергнуть любые попытки указать на то, что азиатский кризис вскрыл некие принципиальные пороки восточно-азиатских экономик. Я уверен ( и постараюсь продемонстрировать причины этой уверенности) в том, что кризис косвенно связан именно с наблюдаемыми успехами этих экономик. Такой кризис, который должен быть назван кризисом сроков погашения, имеет критическое значение для будущего развития событий. Что он в действительности выявил, так это необходимость более последовательной и открытой экономической политики, а не “неверное направление развития”. В этом отношении он может быть уподоблен чилийскому кризису 1982 года, когда большинство наблюдателей решили, что рыночная реформа не удалась и необходимо вернуться к государственному регулированию

Анализируя азиатский кризис, нужно, с одной стороны, иметь в виду некоторый более общий контекст и, с другой стороны, рассмотреть совершенно конкретные проблемы отдельных стран региона. В этой связи необходимо различать (1) общий эффект масштабных инвестиций в развивающиеся рынки и (2) склонность финансовых посредников, работавших в регионе, осуществлять инвестиции в долгосрочные активы (акции, недвижимость, инфраструктуру и другая собственность), имея в пассивах значительную долю краткосрочных обязательств.

Вначале о потоках капитала. Я считаю, что наряду с реальными и весьма желательными частными инвестициями, развивающиеся страны и страны с переходной экономикой в последние годы ощутили на себе эффект значительной искусственной денежной экспансии, осуществлявшейся промышленно развитыми странами, прежде всего США.

Австрийские экономисты легко увидят применимость анализа Великой депрессии, осуществленной Ротбардом. Напомню, что установленная Ротбардом причина краха 1929 года состояла именно в политике скрытой инфляции, проводившейся ФРС в 20-е годы. Именно в эти годы стабильность цен на потребительском рынке была ошибочно принята за показатель отсутствия инфляции. Именно тогда рост производительности факторов замаскировал тот очевидный факт, что экспансия необеспеченных денег не может не быть инфляционистской. В этот период денежные власти США продолжали перегревать и без того перегретый фондовый рынок и рынок переоцененной иностранной валюты до тех пор, пока оба они не обрушились. Именно поэтому я считаю коррекцию цен рынка акций и инвестиционных решений неизбежной, необходимой и позитивной.

Короче говоря, удешевление активов и недвижимости для многих стран является желательным развитием событий и вовсе не тем явлением, которого нужно бояться и от которого нужно защищать население.

Специфическое весьма чувствительное обстоятельство азиатского кризиса - накопление краткосрочной задолженности. Необходимо тщательно проанализировать последствия этого феномена.

К сожалению такие выражения как "иррациональное поведение экономических агентов", "эффект подражания", и "недостаточный надзор за финансовым сектором" стали сегодня настолько популярными, что кажется будто они приобрели познавательную ценность. Естественно, никакой ценности они не приобрели. Было ли более рациональным держать курс бата (Таиланд) или вона (Корея), когда все стремились от них избавиться? Раздавались ли откуда-нибудь предупреждения от уважаемых наблюдателей о неминуемом кризисе и, что более важно, о времени его наступления? Разве регулирующие органы имеют некие необычные ментальные способности, позволяющие оценивать риски? Причем в наличии этих способностей отказано регулируемым. Если "да", то простейшим решением было бы просто заменить регуляторов регулируемыми - что, впрочем, никогда не работало в плановых экономиках.

Интересно отметить, что средства массовой информации довольно храбро стали именовать этот кризис "азиатским" или "восточно-азиатским" как если бы он поразил весь регион одним и тем же образом. По-моему. Это похоже на латино-американский "текила-кризис" 1995 года, когда одни страны региона, например Чили и Колумбия, чувствовали себя намного лучше, чем другие, что скрывалось за общим названием кризиса, данным по имени региона.

Первое что приходит в голову, это сравнить две группы стран. Одну группу образует пять стран (Таиланд, Корея, Индонезия, Малайзия и Филиппины), другую – три оставшиеся страны (Сингапур, Тайвань и Гонконг). К сожалению, я пока не видел такого сопоставления. В первой группе кризис был поистине разрушителен и его последствия не преодолены до сих пор. Во второй группе кризис проходил неизмеримо легче и был быстро преодолен.

Существует почти единственный признак, по которому эти страны отличаются между собой. Это - устройство их денежных систем. Те экономики, которые не пострадали от быстрого изъятия огромных объемов краткосрочных инвестиций, имели денежные власти, весьма ограниченные в проведении дискреционной политики. В отношении этих стран можно утверждать, что они находятся гораздо ближе к системе валютного комитета, чем к системе фиксированного курса.

Упрощая, можно назвать следующие решающие обстоятельства, определившие ход событий:

(а) Восточно-азиатские экономики показали свою потрясающую динамичность, качество труда, мастерство предпринимателей и стабильность правительств, по сравнению с остальными развивающимися рынками.

(б) Избыток дешевого капитала, имевший место в промышленно развитых странах, имевший место вследствие проводившейся там денежной политики, сделал этот регион еще более привлекательным

(в) Валюты этих стран были более или менее привязаны к доллару (фиксированы или изменялись по предсказуемым правилам), что было, пожалуй, единственным разумным шагом

(г) Капитал в различных формах вливался в эти экономики

(д) В некоторых из этих стран центральные банки рассматривались экономическими агентами как имеющие достаточно дискреционных прав для того, чтобы спасти неплатежеспособные финансовые институты в случае краха. С другой стороны. Они рассматривались как достаточно сильные для того, чтобы предоставить эти неявные гарантии

(е) Это сочетание факторов и предопределило такое масштабное и длительное наращивание долгосрочных инвестиций при краткосрочной структуре пассивов Все выгоды предполагались частными, а возможные потери – общественными.

Увы, именно этот сценарий и реализовался. Те инвесторы, чьи инвестиции были компенсированы по номиналу, а не по рыночной цене, а именно кредиторы, предоставившие краткосрочные ссуды банкам, выиграли, поскольку их требования были удовлетворены полностью. Это, кстати доказывает, совершенно рациональный характер их поведения. Более того, это означает, что они были самыми рациональными игроками в этой игре.

Конкретные черты кризиса различались от страны к стране. Например, в Таиланде центральный банк активно участвовал в торговле валютными форвардами и предоставлял гарантии и "финансовое подкрепление" финансовым компаниям, которые в свою очередь масштабно инвестировали в недвижимость. В Корее центральный банк эффективно прогарантировал займы, предоставленные иностранными банками крупнейшим корейским корпорациям, без адекватных оценок рисковости этих займов. В Индонезии явные и скрытые гарантии центрального банка часто распространялись на компании нефинансового сектора. Все эти случаи, однако, имеют одну общую черту: резервы центрального банка (часто весьма значительные) были использованы на цели, отличные от задачи служить резервами для национальной валюты.

Какие конкретные уроки можно извлечь из этой истории?

Во-первых, несоответствие сроков погашения в активах и в пассивах имеет большее значение, чем несоответствие динамики валютных курсов.

Во-вторых, кризис в Восточной Азии напрямую связан с привлекательностью региона, можно сказать, что другие страны до него не доросли.

В-третьих, ограниченный мандат центрального банка, предохраняющий его от произвольного выпуска необеспеченных денег, не ограничивая экономического роста, предохраняет банки от безрассудных шагов, служит действенным средством заставить заботиться об адекватности политики заимствований и ссуд.

В-четвертых, если что-то и можно назвать не вполне рациональным, так это попытки денежных властей ряда стран удержать курс с помощью повышения процентных ставок вместо того, чтобы девальвировать валюту или даже позволить резервам снизиться. Я думаю, что такое использование политики процентной ставки не было нужным ни Сингапуру, ни Тайваню, поскольку оно позволило достичь лишь двух целей: оно обогатило тех, кто играл против национальной валюты и позволило переложить убытки на общество, в ущерб долгосрочной конкурентоспособности, сделав процесс необходимой коррекции более дорогой и долгой.

Я думаю, что эти заметки позволят экономистам австрийской школы найти общий язык с публикой, озабоченной проблемой азиатского кризиса и его влияния на экономическую политику.

Вернуться наверх
Вернуться на страницу Бориса Львина
Вернуться на главную страницу