"От четверга до четверга" за 16 и 23 ноября 2000 года

Предуведомление
Власть и право
(Определения и наблюдения)
Из недавнего прошлого (Пассаж о намерениях)
Про Кена с Рупасовым и разное другое (Из письма Львина)
Оправдание Цинцинната (Размышления о Щербакове)

Предуведомление

Четверг опять большой. Так что – традиционное: кто торопится, пойдите погуляйте пока...

Вернуться на главную страницу

С оставшимися – начнем.

Вначале о том, что выставлено вне этого файла.

Сегодня – начало реферата книги Алена Безансона "Бедствие века". Начало – это предуведомление, оглавление и вступительная статья автора и первая глава, к которым, по мере сканирования и вычитывания будут добавлены остальные. Для сильно занятых по секрету сообщу, что в том же файле, где оглавление, выложено и Приложение к книге, выполняющее функции summary.

Безансон пишет про оба бедствия –  и про нацизм, и про коммунизм. Обе темы – актуальней некуда, хотя действительный предмет книги – все-таки, коммунизм. И сам по себе, и как это так вышло, что он прощен.

Вторая часть – собственно четверговая.

Несколько нитей давно не дают покоя. Плету и плету их, конца не видать. К иным не подступаюсь по году, иные каждую неделю мусолю. "Распараллеливаю, значит", – утешаю сам себя, себе не веря. Параллельность почему-то работы не ускоряет, как это обычно бывает в делах практических, в бизнесе, например, и вообще в любом строительстве. Наоборот, только отложишь тему, отдашься другой – глядь, в брошенной как раз и пойдет накопление материала, до- и передумывание. Метнешься к оставленной – но уже через двадцать минут понятно, что все связано – хотя узелок и мешает, но находится он на другой нити, завязался там, а мешает тут.

В конце концов, решил покончить со всем разом: завязать их единым разноцветным узлом, да и повесить. «Врешь, тут не сказано 'повесить'». Ну не повесить, а подвесить до поры, как подвешивал временно ненужные вещи под потолком своей хижины пропеллероносный Карлсон...

Тексты – разнокалиберные, нити – разной толщины. Ни одна нить, по сути, не окончена. Фиксирую статус-кво, завязываю – поэтому и сумбур. Тут тебе и малиновая гарусная, и серая суровая, и обычная черная... Все разные, не только разной толщины, но и длины, и фактуры, и назначения.

Тема первая, называется "Власть и право". Знаю, что неисчерпаема. Знаю, что все уже высказались. Знаю, что многие уже вплотную подобрались, даже, может, и проникли. Но я тут решаю собственную задачу – завязать и сплести. Так что, извиняйте, если надоело. Но ведь тут как. Миновать можно? Свободно можно. Обложить? Да за милую душу. Срывом счесть в череде "интересных сведений"? Это уж будьте любезны, завсегда рады. Беда-то ведь небольшая, как говаривал незабвенный дядя Сюва у Коваля.

Вернуться наверх

Власть и право. Определения и наблюдения

Пошлое слово "власть" обрело в последнее время новую силу. Начнем, как учили древние, с ощущений.

Берут куклу (каждый свою), размалевывают кто как может, пишут на пластмассовом лбу "власть", перехватывают за ноги – и давай хлестаться. Тут тебе и советская, не к ночи будь помянута, и новая демократическая, и "как во всех цивилизованных странах", и наконец-то опирающаяся на право, и укорененная в народном политическом предании... Бой стоит нешуточный – ошметки конструктивных элементов заваливают пейзаж.

Из всего читанного и слышанного до сих пор никто ясней и полезней на эту тему не высказался, чем Борис Вышеславцев в своей книге "Кризис индустриальной культуры". Вышеславцев был на "философском пароходе" высланных в 1922 г. обществоведов, вставших Ленину поперек горла фактом своего существования (вон аж когда началось "а зачем вы все это думаете? а зачем все это пишете? на мельницу врага, небось, воду льете, признавайтесь?" – а в подтексте: поспорил бы я с вами, да некогда – делов государственных вон какая куча – не разгрести; а в еще более глубоком подтексте –- у-у-у-у, больно умные что ли...).

Потом он жил в Женеве, работал у Юнга. Изучая вместе с Юнгом природу коллективного бессознательного (на материале предвыборных технологий Адольфа Гитлера), наткнулся на совершенно его не устроившую ситуацию с объяснением феномена власти.

Он предпринял многолетнее углубленное исследование, результаты которого вошли в опубликованную в 1953 году книгу "Кризис индустриальной культуры".

Книга замечательная, я ее со временем выложу, хотя у нас ее печатал, по-моему, журнал "Юность" лет десять назад. Но сейчас, для прояснения моего тезиса, необходимо дать краткий свод результатов, полученных Вышеславцевым.

Вышеславцев зафиксировал наличие двух регулятивных систем, упорядочивающих отношения между людьми. Одна, более древняя, была названа им система или отношение власти, или властеотношение. Вторая, совсем недавнего происхождения, известна как система права.

Кажется сперва, что власть – то же, что и сила. Вышеславцев отмечает, что в русском языке, в отличие от немецкого и английского (Macht, Power), для власти и для силы, мощи используются разные слова, что существенно проясняет проблему и облегчает задачу исследователю.

Часто думают, что властеотношение есть отношение доминирования, основанное на силе. Вышеславцев опровергает это заблуждение, приведя ряд элегантных примеров. Мы намного сильнее муравья, мы можем легко отбросить его, ограничить, раздавить. Но, будучи неизмеримо сильнее его, мы не в силах властвовать над ним.

Сила и ее применение (фактическое или потенциальное) часто сопровождает власть, особенно на этапе установления властного отношения, но она имеет подчиненный, инструментальный характер, служит средством установления власти, не образует ее содержания.

Другими методами установления властеотношения Вышеславцев называет кормление и ласку, шире – дрессировку. Для иллюстрации своей мысли он ссылается на опыт любого человека, воспитывавшего собаку. В ряде отношений собака – более грозное существо, чем человек, но выкормленная и правильно воспитанная хозяином собака никогда не даст повода усомниться в его власти над ней.

Другим наглядным примером является дрессировка слона или объездка лошади. Такой тщедушный на фоне слона дрессировщик делает всего лишь жест палочкой, и огромное животное покорно опускается на колени.

Объезженная лошадь подчиняется воле наездника. Она понимает язык удил и стремян и в рядовых ситуациях не нуждается в хлысте и шпорах. Ключ к пониманию сути власти лежит между тем моментом, когда она еще не объезжена и этим, подвластным состоянием.

Между этими состояниями лошадь пробует скинуть седока. Она встает на дыбы, резко тормозит, пытается укусить или ударить его. Она всячески сопротивляется его воле. Но вот наступает момент, когда она смиряется. Имея все возможности сбросить наездника, она больше никогда не попытается сделать это. Всадник обрел власть над конем. Конь признал власть всадника. Между ними установилось отношение "власти-подвластности".

Признаком того, что власть установилась, является чувство полной зависимости. Это чувство властитель внушает подвластному. Подвластное лицо испытывает его. Из этого определения ясно, что власть есть феномен принципиально двусторонний. Всадник может полагать, что он уже овладел волей лошади. Но его власть будет призрачна и ненадежна, пока лошадь не признает его власти.

Феномен власти следует отличать от просьбы, совета, авторитетного указания. Власть не есть также ни сила, ни подкуп, ни манипуляция (когда тот, кем манипулируют, остается в неведении относительно мотивов и истинных целей манипулятора, в этом смысле манипуляция эквивалентна искажению или утаиванию важной информации, но властеотношения она не предполагает), ни иерархическое преимущество, являющееся целиком правовым по своей природе. Это – особое отношение.

После выделения власти из множества других феноменов следует позитивно определить это явление.

Содержание власти состоит в том, что собственное "я" подвластного замещается (постоянно или временно) чужим "я". Совершается, пишет Вышеславцев, временная потеря своего "я", превращение себя в орудие чужой воли.

Для власти важно то, что подчинение совершается автоматически, без участия личности подчиненного. Он не вправе ставить свое повиновение в зависимость от оценки разумности приказа, его реализуемости или целесообразности. Власть осуществляется вне зависимости от того, прав или нет властитель.

Оставляя в связи с нехваткой времени в стороне массу интересных вопросов (о культурных формах власти в человеческом обществе, о замаскированном ее характере, об инвариантах, о методах передачи информации сторонами властного отношения и т.д.), перейдем к второй системе, выделенной Вышеславцевым.

Вторая система – система права – полностью противоположна власти. Отношение власти есть конкретное, "живое" отношение, оно целостно и, вообще говоря, невоспроизводимо. Властитель может указать лицо, в распоряжение которого поступает подвластный, но от этого это лицо не становится властителем.

Напротив, отношение права не есть "непосредственное" отношение, оно имеет в качестве обязательного элемента общий абстрактный информационный конструкт – хартию, неписаные нормы, в любом случае – некую сумму правил, то есть формальных инструкций, так или иначе регламентирующих, ограничивающих поведение обеих сторон. Обе стороны правоотношения (а) полагают, что он известен другой стороне, (б) одинаково  понимают эти правила и (в) признают их первичность по отношению к другим видам регулятивов.

Вернуться наверх

Из недавнего прошлого. Пассаж о намерениях

Необходимо пояснить, что Виталий Найшуль, подобно сверхчуткому сейсмическому прибору, чувствует будущие проблемы задолго до их наступления. При этом сознание его не катастрофично, он не считает, как многие эксперты и доверчивые политики, дающие экспертам себя запугать, что вот-вот разразится нечто ужасное и неотвратимое. Ужасное в своей неотвратимости и неотвратимое в своей ужасности.

Не удержусь от комментария в сторону. У меня есть знакомые, их не один и не два, это некое множество, живущие с таким ощущением лет по 20, а то и по 30. Им не мешает даже тот факт, что за годы ожидания невероятных катастроф и потрясений они успели родить и вырастить детей, еще при советской власти (тогда их страх был – "вы слышали, скоро запретят то-то и то-то, а то-то  и то-то совсем пропадет из продажи") практически все купили машины, улучшили жилищные условия, многие отстроились за городом, освоили садоводство и прочие экзотические дисциплины. Содержание предвидимых ими катастроф менялось, постоянным было  ощущение надвигающегося коллапса.  Однажды в середине 90-х, в осеннем Париже, один из них, зябко кутаясь в пальто от Кошарель, устремился к моему столику с воплем: "Ты слышал – NN снимают". "Ну и что, – удивился я, – они там все время кого-то снимают". "Ты не понимаешь – вопил он, пугая некрасивых парижских дам, – ведь теперь..." Дальше следовал безупречный логический анализ, из которого выходило, что не только загадочное Приморье, но и вся страна вскоре останется навек без света, тепла и горячей воды. Я обратил его внимание на то, что в России этого не допустят могущественные производители видеопродукции, раскинувшие паутину своей сбытовой сети по всей стране – от рублево-успенских особняков до последнего умирающего шахтерского поселка. Ведь видики без электричества работать пока не умеют. "Эх, – он махнул рукой, чуть не сбив принесенный официантом кофе, – гаврила, ставь сюда... это... Такой копец будет, мля...

Предвидение Найшуля иного свойства. Помню, я приставал к нему с вопросами, какую модель хозрасчета, первую или вторую, он считает стратегически более перспективной. Дело было году в 87-м, в крайнем случае, в 88-м. "Хозрасчета? – переспросил меня рассеянный Виталий, за три года до того продумавший вчерне логическую конструкцию ваучера и теперь занятый поиском дыр в этой конструкции. "Хозрасчета..." – повторил он, и вдруг заговорил о мире с продающимися на каждом углу долларами и немецкими марками, со свободой внешнеэкономической деятельности. Я помню, с большой жалостью на него тогда смотрел.

В 1991, в разгар пререканий руководства Союза с руководителями республик, пререканий, принимавших безобразную форму стрельбы по безоружным толпам, Виталий сформулировал одну из своих теорем.

"Смотри, – сказал он, – первое, что начали улучшать, это – ситуацию с пьянством. Вырубили виноградники, ограничили продажу, позакрывали водочные заводы. Результат: появились и расцвели частные системы производства, розлива и торговли спиртным. В любом населенном пункте Союза в любое время дня и ночи, у любого милиционера можно спросить, "где тут у вас..." 

Дальше партия задумалась, чтобы еще такое улучшить? И обратила пристальное внимание на предприятия. Выборность директоров, хозрасчет, предоставление так называемой финансовой самостоятельности (при сохраняющихся обязательствах по фиксации цен и гарантий) –  все это вымело товары из госторговли, предвосхитив ее неминуемую гибель. Как раз, когда собрались обсуждать направления ее реформирования, она и отбросила коньки.

Следующим объектом пристального внимания незадачливой партии стало устройство Союза. Только взялись – трах-бум, все развалилось. Остается еще удивляться, что относительно мирно и безболезненно. Добило все, конечно, решение предоставить эмиссионные права республикам – дальше все было вопросом времени, путч тут ускорил дело, но не определил его исход.

Что они маракуют сейчас? Кажется, приватизация [сентябрь 1993].

Если это найшулево построение универсально, то стоит понять, чем сейчас заняты государственные умы. Реформа энергетики? Регионы? Военная реформа? Налоги?

Кто их разберет. Но последствия опять будут не такими как ждут.

Вернуться наверх

Про Кена с Рупасовым и разное другое (Из письма Львина)

"...А я, между прочим, все еще продолжаю читать Кена-Рупасова. Такого густого чтения давненько не встречал. Всю книгу исчиркал, исподчеркивал. Я бы тебе предложил, между прочим, взять какой-нибудь кусочек из нее и выложить как образец профессионализма. Просто взять какое-нибудь решение Политбюро из трех строчек - и следующий за ним комментарий на три страницы с десятком  архивных сносок, с тройкой-пятком ссылок на малотиражнейшие публикации на польском-финском языках, в результате чего решение это трехстрочное заиграет голограммой.

При этом, в процессе чтения Кена-Рупасова, я, например, успел внимательно прочитать (с подчеркиванием) еще несколько книжечек на схожую тематику. Во-первых, изданную в Познани в этом году книгу Якуба Войтковяка "Советско-японские отношения в 1931-1941 гг" (на польском). Тираж ее не указан, да вряд ли велик. На мой взгляд - лучшее из того, что я видел, по синтетичности и глубине анализа доступного (печатного) материала на русском и английском плюс архивного польского (донесения дипломатов).

А другая - великолепная книга некоего А.Ю. Сидорова "Внешняя политика Советской России на Дальнем Востоке, 1917-1922 гг", издана в 1997 году кафедрой международных отношений и внешней политики России МГИМО тиражом ажно 800 экземпляров. Еще раз скажу - великолепная книга. Глубочайший архивный поиск. Владение литературой. Раскрываются удивительные тайны и интриги. Полное отсутствие типичной предвзятости. Открытость анализа. Абсолютная актуальность - как в области внешней политики, так и устройства России. Например, детальное описание крайне запутанной истории японской интервенции на Дальнем Востоке завершается такой фразой: "Крах интервенции продемонстрировал, что российский Дальний Восток представляет собой не колониальный придаток бывшей империи, который можно безболезненно отторгнуть, а органическую часть самой России". Вот ответ вопителям о распаде России - что было Россией, притянулось назад как магнитом!

Походя, там же - совершенно удивительная история "владивостокских складов". Одной из целей интервенции (хотя и побочной) была охрана этих складов, куда союзники доставляли имущество для воюющей России. Сидоров откопал в архиве, что в 18 году на этих складах хранилось больше 600 тысяч тонн ценных грузов на сумму до полутора миллиардов золотых рублей. Характерно, что золотой запас России, захваченный чехами в Казани и в конце концов почти целиком возвращенный большевикам, составлял 657 миллионов золотых рублей (правда это была все-таки только часть золотого запаса, но это другая история) - то есть ценность имущества была колоссальна. Так вот, японцы его охраняли, не допускали до него даже те белые правительства, которых поддерживали (включая Колчака!) и в конце концов, уходя, официально передали ключи от складов большевикам! Которые, понятное дело, "аннулировали царские долги"... Или - совершенно походя упоминаемая история о том, как осенью 1917 года американцы построили во Владивостоке завод по сборке железнодорожных вагонов, поставляемых из Штатов. Завод ("Временные Вагонные Мастерские") был, по словам его управляющего, богатейшим в мире в смысле оборудования, существовал с осени 17-го по начало 20-го года, собрал 30 000 вагонов, которые составили основу вагонного парка Транссиба. Как я понимаю, заплатить за это тоже забыли - мелких купюр не было... Очень показателен источник сведений про эту вагонную историю - тезисы доклада некоей Е.Гнатовской на третьей дальневосточной конференции молодых историков во Владивостоке в 1994 году. Под асфальтом растет трава."

Вернуться наверх

Оправдание Цинцинната. Размышления о Щербакове

"...та сияющая самостоятельность, в применении к которой определение "мастерство" звучит столь же оскорбительно, как "подкупающая искренность".
Набоков

"... как должно поступить, чтобы слово обыкновенное оживало, чтобы оно заимствовало у своего соседа его блеск, жар, тень, само отражаясь в нем и его тоже обновляя этим отражением, – так что вся строка – живой перелив..."
Набоков

3.0. Никаких, никаких...

Никаких разборов текстов. Никаких сопоставлений. Никаких поисков жанра. Никаких ведомственных или цеховых предрассудков. Никаких вздрагиваний, узнаваний, переживаний. Никаких стоп, морфем, шарниров, обечаек. Никаких критик. Никаких подсчетов, уточнений, тут, мол, было так, а там, мол, стало сяк...  Никакой рутины вообще.

3.1. Шутка – и жизнь

Все годы, с тех пор как Набоков напечатал "Приглашение на казнь", его мучили журналисты. Приставали с вопросами: где и когда все это происходит? Нет, вы непременно должны нам сказать, вот где и когда? Однажды, – подозреваю, для того только, чтоб отстали, – он заявил: "Это – Россия в трехтысячном году".

Мэтр пошутил, но шутки мэтров всегда не шуточны, – если они, конечно, настоящие мэтры. Жизнь возьми да и прими шутку всерьез – начала притягиваться. С момента этой нешуточной шутки прошли годы, появились первые приметы. Началось с мелкого вранья, вроде опаздывающих поездов, электричек, автобусов. Скоро ни одно событие в стране не начиналось тогда, когда оно было объявлено. Затем стали нарушаться обещания посерьезней. Незаменимый работяга, переманенный в другой город или на другой завод обещанием квартиры, да так ее и не получивший. Зачуханный капитан, везущий на себе годами воз всей части (перевода все ждал, обещанного, или звездочек; не успел – инфаркт или спился). Дети, сладко предвкушающие поездку за город, обещанную пьяненьким папашей, вставшие в волнении и оскорбленные невнятной отсрочкой, очевидным немотивированным обманом. Вся эта культура взаимного попустительства буйно цвела, что тебе Тамарины сады. В отсутствие Цинцинната, однако, некому было спросить:

Существует ли в мнимой природе мнимых вещей, из которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая могла бы служить ручательством, что вы обещание свое исполните?

Затем последовала замкнутость пространства. Куда ни выйдешь, все попадаешь в те же поля, под то же небо. Хотя это и из другой вещи, но выглядит как некое  предместье (во времени) того, нашученного пространства:

Огород в соседстве фабрики с непременным участием где-то маневрирующего паровоза, и над всем этим безнадежное белесое небо городских окраин – и все, что сюда воображение машинально относит: забор, ржавая жестянка среди чертополоха, битое стекло, нечистоты, взрыв черного мушиного жужжания из-под ног... однажды им брошенный (в свальную яму глупости) лозунг "половина нашей земли должна быть обработана, а другая заасфальтирована" повторяется дураками, как нечто, выражающее вершину человеческого счастья.

Настоящее "Приглашение" возникает из "Истребления тиранов" (откуда вышеприведенный пейзаж), но только тогода, когда тираны уходят. То ли самоистребившись, то ли измельчав. Да они и не нужны – перечитайте "Приглашение", – где там тиран? Там мы уже с собой сами, без всякого тирана справляемся.

Потихоньку менялся статус зрелищ. Любовь к красивому, помноженная на чудеса техники, зажгла цветные огоньки эстрад, пустила дымы и устроила еще много хитростей на радость рукоплещущему партеру (аплодисменты нарастали, чтобы заглушать периодически раздававшиеся автоматные очереди и крики раненых). "Ожидается большое скопление публики" – стало общим местом, но некому было сказать: "ты в общем хороший, но твоя застенчивость производит на свежих людей самое тягостное впечатление". Переизбыток Пьеров растерянно топтался у балюстрады, не находя своего "крестника".

Важным этапом воплощения зловещей набоковской утопии стало объявление эры примирения палачей и жертв; ласковое, но твердое подталкивание их властью друг к другу – ну поцелуйтесь, ну что вы какой бука, подталкивание не просто к забвению, –  к согласию. Мы помним, что и само это противоестественное согласие, и его настырное требование, включающее обиду отвергаемого палача, было одной из опорных конструкций тамошнего (России-3000) уклада жизни.

Годы шли, приметы множились. Вот из-под сдвинутой песьей марлевой маски неподкупного стражника явилось худое растерянное лицо голодного солдата с мигающими и слезящимися глазами. Печатью, удостоверяющим знаком довершили картину телеграфисты, беспрерывно что-то отмечающие, подымающие бокалы и чокающиеся (кто ездил на собрания бесчисленных наших ОАО "Облэлектросвязей" видел...).

Все это, однако, было недостоверно, пока не было главной фигуры. Камера пуста – какая уж тут казнь, куда приглашение... Двухтысячный год всего, еще тысяча лет в запасе...

Но приход героя сдвигает сроки. Цинциннат появился, он среди нас. Будущее началось.

3.2. Почему Цинциннат?

Да по всему. Судите сами. Непрозрачность имеется? Еще какая. Обидная отделенность, отдельность? Сколько угодно. Желание самому – писать, петь, жить, быть? Есть такое дело. Нежелание принимать за полноценную монету фальшивый вздор? Конечно. Даже если этим нарушаются некие подразумеваемые теплые межчеловеческие привычки и навыки общения между социальными индивидуумами, между членам одной, большой конечно, но в сущности такой одной семьи? Одиночество, наконец, оберегаемое и наполненное работой ("успеть бы...")? По-моему, почти все из него и состоит, на него опирается, из него вырастает. Но кто еще не удостоверился – советую перечитать. Параллельно с прослушиванием.

Да и реакция наша – узнаете? "И вообще, вы людей обижаете. Едва притрагиваетесь к замечательным обедам, которые мы тут получаем... Ладно, пускай они вам не нравятся – но вы издеваетесь над ними, а ведь кто-то их стряпал, кто-то старался...". Это обращено к Цинциннату, деликатнейшим образом отодвигающему в сторону безобразное казенное варево, чтобы лишний раз взглянуть в окно, очинить карандаш, склониться над бумагой... Вся разница что в романе директор тюрьмы ему пеняет, а на концертах – мы в своих записках...

Так что глупых вопросов прошу не задавать. Цинциннат и точка.

3.3. Явления героя

Было их три, два пристрелочных, одно – верное (накрыло-таки!).

Ранней осенью 1998 года, услышав в разговоре двух ленинградцев имя, и оценив (по особой интонации) его вес на разборчивых весах одного из них, спросил с московским простодушием: а вот этот вот – это кто это? (ничуть не смущаясь своей темнотой и тем, что встреваю в разговор). Ответом было, что это такой бард, из бардов бард, но бард. Интерес мой мгновенно пропал, так как вся эта линия в свое время меня миновала (тут надобно быть ухваченным в определенном возрасте), вполне заменившись дворовыми блатными леденцами, а позже битловским музыкальным шоколадом ("шоко-ладом" буквально – после первого прослушивания Abbey Road осенью 1970 года впал в транс от плотного и звонкого мелодического удара).

Потом, в удалые университетские годы, всю бардовщину чохом считал приторной, ложнозначительной мурой, не умея и не видя нужды различать стили и направления, разбираться в одинаковых, как белые для китайца, авторах. Редкие случаи попадания на странные сборища с центральным певуном (реже певуньей) кончались быстрым окидыванием взглядом внимающего круга ("хорошенькие есть?") и выметанием прочь в случае отсутствия удовлетворительных результатов.

Помню, в последнее, то есть в первое пост-университетское лето, в летнем спортивном лагере ("немного флирта, немного спорта"), сражаясь в волейбол за сборную этого лагеря с какими-то пришельцами (играл я прилично, на разряд, хотя образование было самое дворовое), ставя блок, неудачно приземлился, сильнейшим образом растянув голеностоп. Был препровожден в палатку (кто помнит, были там на одной горе – палатки, внизу – домики, а на другой горе, уже вне лагеря – шашлычная с дефицитным нежным "Псоу") под сострадательные вздохи и сочувственные похлопывания. Растяжение голеностопа очень болезненно, лечится покоем, хотя врачи для важности мажут отек йодом, бинтуют эластичным бинтом. Так я оказался прикованным к раскладушке, став добычей одной такой самозабвенной певуньи с гитарой. Леса и паруса, выводок милых детских животных, какие-то немыслимые солнышки земные и дикое количество самых разнообразных дождей обрушились на меня, обездвиженного и беспомощного. Не помню, вежливость или расчет не позволили мне прямо попросить о скорейшем завершении музыкальной фазы намечающихся отношений, но на второй день я уполз на руках в гору и оттуда глядел на растерянные блуждания бардихи вокруг неожиданно опустевшей ловушки.

Стало быть, бард, значит – мимо...

И никак не связалось тогда это имя с тем, что слышал году в 97-м, когда еще разные радио слушал, на ночном "Эхе" – без пауз, без объявления песен, нечто такое, чему и названия не подберешь. Записал грозно в блокнот – выяснить, мол. Да закрутили дела, утром уже и забыл: "выяснить" написано, а что выяснить – не ясно. Видать не вышли сроки... А то было второе явление, опять неузнанное.

Третье – в яблочко – имело место в декабре 1998 года, спустя несколько часов после прибытия в Америку на конференцию. Прилет в субботу, начало – в понедельник, а в воскресенье, проехав центр города с Белым домом, а потом мимо чрезвычайно неблагонадежных с виду негров, вдруг заполнивших быстро ветшающие улицы, мы отправились на море – в город Аннаполис, который чудо и сам по себе, а на фоне декабрьских 26 градусов Цельсия жары просто чудо из чудес.

В машине любезный хозяин коварно потянулся к кнопке музыкального устройства. "Барды" – панически подумал я и приготовился. Раздался щелчок и произошло невероятное.

Это был – о счастье! – "Ложный шаг" во всей своей красе и силе. Знакомство началось от актуальной точки, от теперешнего, от последнего Щербакова – к началу. От последних дисков к первым. Услышав недавно "Шансон" я очень этому обстоятельству обрадовался – начни я с этого, вряд ли больше одного вечера что-то в голове удержалось бы, в сердце – другое дело, но тоже – вряд ли дольше пяти.

Скрученные наподобие итальянской пасты сухие клубки песен Щербакова, попадая в голову, разбухают, увеличиваются в объеме и через какое-то время заполняют все умственное пространство. Происходит это из-за обманчивой ладности его тщательно подогнанных ритма, стиха, мелодии. Емкость текста ("парча") – невероятна. После пятого, десятого, сотого прослушивания еще вылезет незамеченная аллюзия, плеснет скрытая цитата, сверкнет оттенок смысла, намек, ссылка.

В наши скупердяйские времена щедрость невероятная. В свое время (да простят меня фаны с обеих сторон, – сравнить = обидеть) я вот также поражался щедрости "Битлз". Там где иной сделает целый диск, эти (и этот) делают песню, а то и ее мелодический фрагмент – виньетку там или еще какой фрагмент декора.

Кроме того – количественный аспект. Это сколько же надо работать, пристыжено думал я, чтобы такого  качества такие объемы выдавать. Это же деятельность не только что исключительная (на птичьем языке нашего законодательства), она же – круглосуточная должна быть! Зато и результат – вот они, блестящей скользкой стопкой, оформление каждого – верх благородства.

После конференции я остался еще на полторы недели, провел их (исключая редкие вылазки) в оборудованном под библиотеку подвале дома, который (дом) мой  гостеприимный хозяин с своим семейством нанимал у невидимого владельца. В подвале было проигрывающее устройство, полный комплект дисков МЩ – чего еще надо от Америки? Выяснилось, что в общем-то ничего, тем более, что это был не первый мой визит, и не последний, как стало ясно позже. Да, в ту поездку уместился еще марш-бросок в Нью-Йорк – на два дня, включая заезд на Брайтон, где в музыкальном магазине паренек проводил меня к отдельной полке с дисками МЩ (потом, в Москве продавцы пожимали плечами, сердили бестолковостью, пока набрел на известный салон, о котором ниже...)

Во Франкфурте, ожидая пока разгребут снег, оставивший Европу без авиасообщения на сутки, с понятной подозрительностью поглядывая на шагающих по полосе, особенно если они были весьма невзрачного свойства, вдруг вспомнил, что именно Щербакова я слушал тогда по "Эху", пораженный, но не понимающий, что  слышу.

По приезде в Москву, понятное дело, какое-то время терроризировал домашних. Они стояли, как наши под Смоленском в 812-м году, потом отошли, я учел уроки истории и вместо Бородина хитрым охватывающим ударом вывел армию на Петербургское шоссе (тогда еще – Тверская дорога). К весне сдалась Наташа (полное пленение), а осенью и храбро до конца бившийся сын был им ранен, правда (по молодости) легко.

Расскажу о курьезе, который имел место. Мой знакомый, выпускник знаменитой московской школы, увидев у меня диск, сказал: "А-а–а, Щербаков... Как же, как же – он был очень популярен у нас в школе". На предложение послушать пластинку, он вежливо отказался, сославшись на хорошее знакомство с творчеством автора. "А когда это было?" – спросил я. "Да году в 88-м или 89-м" – ответил мой знакомый. "Боюсь, ты не очень хорошо знаком с его творчеством" – только и оставалось мне сказать.

Между тем, по совершенно другому делу я познакомился с Леонидом. Леонид оказался знатоком, почитателем и даже знакомым Михаила Константиновича, и даже больше, чем знакомым, так что летом 1999-го я, волнуясь и боясь опоздать, подымался на лифте на первый в своей жизни "квартирный" концерт.

Затем был еще один, потом – пара концертов в странном длинном здании, выходящим торцом на бывшую ул. Осипенко (ныне Садовническую, еще один привет от России трехтысячного года). На концертах МЩ своей концентрированностью напомнил мне скорее Лужина, чем Цинцинната, но позже, прокручивая в памяти все по несколько раз, я убедился, что нет, все-таки Цинциннат Ц.

Так что, увидев объявление на сайте, где размещается всякая информация (о Щербакове, о его песнях, о концертах etc.) о том, что будет концерт-презентация нового диска (включая продажу, разумеется), я поспешил туда, на Садовническую, 73.

Данный концерт, собственно, и подвиг меня на окончание этого  ... не знаю как сказать... эссе не эссе, размышлений о Щербакове...

3.3 Оправдание Цинцинната

Так в чем же оправдание-то?

Тут вот какая штука. Вначале требуется понять, что именно оправдано Цинциннатом, какие именно стороны бытия получили оправдание с его появлением (он-то сам уж точно ни в каком оправдании не нуждается, полагай мы иное, какие же мы бы с вами были читатели? какие же слушатели?)

Притом это – не амнистия, нет, именно что – оправдание. Именно что не к дате, а после и вследствие длительного процесса, выяснения всех обстоятельств, выслушивания всех свидетелей, проведения всех экспертиз.

Почему же рискну предположить, что – оправданы? Может, это просто интенсивность желания оправдаться искажает показания приборов? Может быть. Вы присядьте, товарищ, не вскидывайтесь. Давайте разберемся.

Во-первых, оправдано – собственно – что? О чем мы?

Оправдано... бессмысленное? нет, так радикально не выражусь, но малоосмысленное время, это уж точно.

Но сказать, что некто оправдал время – ничего не сказать. Так что, speaking more specific, можно заметить, что щербаковским творчеством:

=> оправдан русский язык, затертый блатной политической СМИ-шной серой краской (о, пузыри земли, идут как цветы рынка) – и еле успел! ведь старый запас почти проеден, еще чуть-чуть и сорвемся на наречие обезьян "У!" – сказал У. "Ы !"– возразил ему оппонент. Комментатор в "Новостях" прокомментировал это "О-о-о...".  И все всё поняли, сказавши "А-а-а-а..."

=> оправдано поколение, чья умственная лень и беспредельный цинизм (только подумаешь, что предел цинизма достигнут, ан нет – назавтра его уже превзошли), быстро твердея, забили открывшийся было выход из коммунизма – и приходится теперь терпеливо точить камень...

=> оправдана поэзия, про которую давно уже не говорят даже, что, мол, кончилась, настолько это не новость...

=> оправдан труд, потому что все это поражающее воображение щербаковское изобилие, как любое изобилие на земле, происходит от качественного и систематического труда, приложения усилий, преодоления сопротивления обстоятельств, бытовых, экзистенциальных, в том числе собственной выделки, самых, в конечном счете, опасных и умелых противников наших...

=> оправдана русская литература, которой, казалось бы уже некуда деваться из постмодернистской пивной, где обильные, как черви после дождя, умудренные, манерные, поверхностные, с шуточками и прибауточками, но – Боже ты мой – все равно слабые, слабые, слабые – пропивают бабкины драгоценности и отцовы письма...

=> оправдан бескомпромиссный индивидуализм, совершенно уже, казалось, затоптанный миллионами пар ног, марширующими на плацах и/или прыгающими в ночных клубах – а ведь сколько сказок про неистребимый, роковой, врожденный коллективизм русской культуры сочинено (в прежние времена корыстно, по заказу, а с недавних пор бескорыстно, со страху, ввиду разверзшейся свободы с неизбежной неприятной перспективой лично отвечать за все случившееся – и не случившееся – в собственной жизни)...

=> оправдана сосредоточенность, точность, вежливость, осанка, распорядок, ответственность, честное слово, твердое рукопожатие, ясный взгляд и внятная речь. В пору кажущегося господства шарлатанов, какого-то шабаша, развала, ускользающей приблизительности, косноязычия на службе у слабоумия, – вдруг чистая и честная нота!

=> оправдано мужское начало, отчетливое и определенное, что в наше время является почти вызовом, снисходительная и ровная приязнь, мужественность, позволяющая себе все – от нежности до самого резкого сарказма и обратно, но при этом никогда не теряющая аккуратной без вызова формы (это в наше-то время, когда по улицам принято разгуливать как ни в чем не бывало не то что нараспашку, а без штанов)...

=> оправдана классика, давшая материал и образцы, канат и шест, увившая цветами чугун ограды, построившая трамваи, дороги, повозки, часы, корабли, в том числе мятежную яхту, снарядившая в путь, благословившая миновать волчий мрак и велевшая принять его неизбежность, снабдив новым узором на патронташе...

=> оправдана культура, высокая и низкая, культура в широком смысле, но и множество частных, узких культур, культура путешествия, прогулки, чтения, культура писания писем, культура их получения, культура болезни и выздоровления, культура ученых занятий, городская, лесная, морская и речная, тут уместно говорить даже о культе культуры, и это действительный вызов, уже даже не сезону – веку, вначале попытавшемуся приспособить ее к своим надобностям, и приспособившему, там где получилось, и испепелившему и оболгавшему перед подрастающими поколениями там, где приспособить не удалось...

Да всего и не перечислишь...

Так, это, надеюсь, понятно. Теперь опять, часть первая вопроса – о чем шипела эта папироса? И не у риса ведь ответ, и не у проса, не у кокоса, – у кипариса...

Так вот, все оправдание сводится к простому, до обидного понятному слову. После того, как мы слышим его, иные из нас мрачнеют, иные пожимают плечами... Я же распеваю его и смеюсь, как смеялся в юности во сне (были такие непроверенные свидетельства).

Есть всякое, а есть главное. Мелодии (предвижу, что будут, непременно будут симфонические оркестры, потерпи, брат-почитатель, дай разойтись партитурам, продюсер, думаю, на следующий год выпускается из детского сада и поступает в первоклашки, ты его еще застанешь, помяни мои слова), стихи (будут издания с тщательным подбором всех вариантов и гигантским корпусом комментариев, будет научный журнал и специальность в ВАКе), песни (будут даже песни на знакомые мелодии, но с другими словами, и наоборот – те же тексты бросят вызов композиторам – жаль Шнитке умер, но будут еще смельчаки, которые примут вызов).

Но все это – всякое. Не главное. Не главное слово.

Главное слово тут – масштаб.

И смеюсь я оттого, что это – не скроешь. Не денешь никуда. Вот вроде его нет – ни на этом сучьем телевидении, ни по радио, нигде. Но оно – солнце нашей культуры –  будет лобасто вылезать, и проявляться, и всходить над горизонтом, каким бы скромным и замкнутым ни был сам, так сказать, носитель масштаба. Разумеется, неизбежны всякие трансформации. Так, быстро начнут устанавливаться истинные размеры многих деталей пейзажа. Мы о них узнаем  по отбрасываемой тени. Тут возможна и даже непременно грядет охваченность противоречивыми чувствами. Думаете приятно чувствовать себя идиотом, накупившим каких-то... даже не знаю, как назвать. Словом, того, что теперь не то что слушать не будешь, в руки не возьмешь. Потому что – не то. Музыка – не то, про слова лучше не заикаться – это и не слова вовсе. Слова-то – вот они какие. А это? Нет, воля ваша, слова такие не бывают.

И еще я смеюсь, потому что, как всегда бывает, рассчитывать на это было – что называется дохлый номер. Где – у нас? Что – вот такое вот явление? Да не-е-е-т, не может же ж быть... Как же посрамлены всезнайки и скептики, и среди них я первый, еще вчера оттопыривавшие губу, не верившие. "Как вы сказали? Нет, не слышал". Вот ведь, приговор прямо – сам он не слышал. Значит и нету. А вот и не значит. Вернее значит, но значит вот что – какой же ты после этого этакий, если не знаешь, не слышал. Что ты тогда слышал вообще?

И еще я смеюсь, что диск "Дежа" наконец-то вышел, значит – будет время отдыха, концерты, путешествия, прогулки. И еще – что по крайней мере одна песня – оставлена что называется на развод. Кто не знает, это значит – для приплода, для разведения, для умножения числом.

И еще я смеюсь оттого, что это не подвластно уже никому и ничему. С "Ложного" ли "Шага" начиная, с "Дежа" ли, с "Другой жизни" – неважно. Это уже вне нас. Оно по-прежнему наше, но иначе, чем было.

Вот оно, оправданье-то было в чем...

А вы думали в чем?

То-то.

Вернуться наверх

Вернуться на главную страницу