Москва, четверг, 17 декабря 1998 года
Значение австрийской школы экономики, ее эволюция и перспективы
с т е н о г р а м м а
Сапов: Непосредственным поводом, импульсом к прочтению этой лекции для меня явился следующий бытовой случай. В прошлом году я ехал в троллейбусе №16 по Кремлевской набережной. У окна сидела пара - внук лет семи и дедушка в возрасте, наверное, между 65 и 75. Внук показал пальцем на здание "Роснефти", красивое здание на том берегу, прямо напротив Кремля, и спросил: "Что это такое?" И дедушка, ни секунды не колеблясь, очень уверенно ответил: "Это английское посольство". И троллейбус дальше поехал, увозя внука с неправильной информацией в голове.
То есть, информация по разным причинам искажается. И такое во мне окрепло ощущение, что австрийская школа и все, что с ней связано, не только в нашей стране, но и в экономической науке в целом, является полем, где сражаются мифы и легенды, как будто это было 500 лет назад, а не вот совсем недавно.
Цель этой лекции – пробудить беспокойство относительно твердо усвоенного факта о местонахождении английского посольства. Так что я буду исходить из факта вашего незнакомства с австрийской теорией. Я могу предположить, что часть из вас знакома и с основами австрийской теории, и с биографиями ученых, с их основными результатами. Но поскольку лекция популярная, я не буду на это обращать внимания и прошу меня не судить строго, если что-то из того, что вы услышите, вы уже знаете.
Формально австрийская школа берет свое начало с работы Карла Менгера, которая вышла в 1871 году, и которая ознаменовала собой так называемую маржиналистскую революцию в теории ценности. Я буду по-старому употреблять термин "ценность", поскольку термин "стоимость" в политической экономии на русском языке существует с начала века, с появления марксистских переводов "Капитала". До этого употреблялось слово "ценность", которое является более точным переводом слова value, равно как и немецкого der Wert. Подробный анализ неприятия марксистами этического, а вслед за ним экономического понятия ценности есть в книге Вышеславцева “Кризис индустриальной культуры”. Там он приводит совершенно изумительный факт отсутствия слова “ценность” в Большой Советской Энциклопендии, естественно “черной”. Это по цвету переплета, а какой это номер издания я не помню. Там же, в Вышеславцева приведена аргументация в пользу перевода value как ценность, аргументация, надо сказать, совершенно в духе австрийской школы. Иногда добавляют “субъективная ценность”, но, по-моему, это тавтология.
Как вы знаете, классическая политическая экономия исходила из того, что существует некий натуральный или естественный уровень цены, вокруг которого колеблются рыночные цены. Этот взгляд на цену базировался на теории еще Аристотеля, который ошибочно полагал, что если есть обмен, то в обмениваемых благах сидит некий эквивалент. При этом формула цены ко времени классиков (Смита и Рикардо) недалеко ушла от формулы Фомы Аквинского: все издержки плюс норма прибыли, обеспечивающая продавцу привычный образ жизни. Здесь есть интересный вопрос: привычный кому? Думаю, что не предпринимателю, а наблюдателю.
Подход Менгера был абсолютно новым в этом смысле.
Менгер рассмотрел акт выбора как акт, порождающий цену. То есть, до выбора, до самого, так сказать, обмена, в строго менгеровском смысле цены нет. Есть в голове у человека некторая иерархия важностей или нет (то, что Джевонс, а за ним Маршалл, а за ним все современные неоклассические учебники называют “полезность”), науке неизвестно, а вот факт выбора наблюдаем, как и факт существования цены. Следовательно, теорему о выявленных предпочтениях можно было и не доказывать, этот результат уже был очевиден в 1871 году. Впоследствии Маршалл и Пигу, а за ними сотни экономистов запутали дело, ввели ненаблюдаемые функции полезности, вот и пришлось Самуэльсону через левое плечо доставать правое ухо. Человек покупает, выбирая то, что он купил и отвергая то, что он не купил. Помните, как в школьном вопросе: а какую книгу вы бы взяли с собой на необитаемый остров?
Ценность зависит от редкости блага. Воздух ценный, но пока он неограниченный, его ценность низка. Точнее, равна нулю, так как не существует выбора между воздухом и не воздухом. С другой стороны, в мире товаров, или шире благ (если сюда и время включить, понятно, что рано или поздно австрийский подход начнет претендовать на нечто большее, чем направление в экономической науке, позже у Мизеса мы это увидим), так вот, в мире редкостей, подлежащих выбору, одни блага более редки чем другие. Те, что более редкие, имеют большую ценность.
Как ценность связана с ценой? Очень просто. Вернемся к примеру с книжкой. Если я при выборе могу взять только одну, то книга “стоит” мне всего множества отвергнутых книг. Точнее говоря, так как взять можно только одну книгу, то взятая книга стоит мне такой книги из отвергнутых, которую мне жальче всего на остров не брать. Называется opportunity cost, или альтернативная стоимость, альтернативные издержки, иногда переводят как "издержки упущенных возможностей".
Переход к предельным, приростным, сравнительным, ординалистским и т.д. конструкциям был одним из главным достижений Менгера. Надо сказать, что в этом же году вышла книжка Джевонса, и три года спустя, в 1874-м - книга Вальраса. После Маршалла считается, что главным вкладом маржиналистов в экономическую теорию явился переход к предельным величинам, в частности введение в анализ понятия "предельная полезность". Мне кажется, что работы Менгера выходят за рамки такой оценки, и содержат в себе иные, более глубокие, более фундаментальные результаты, которые впоследствии были развиты его учениками и тем, что, собственно говоря, называется австрийской школой.
Я думаю, вы знаете, что второй крупной работой, написанной в рамках возникшей школы, стала фундаментальная книга Бем-Баверка, посвященная проценту на капитал. Бем-Баверк ввел в анализ наряду с предпочтениями, относящимися к одному моменту времени (то, что сделал Менгер), предпочтения, относящиеся к разным моментам времени, или "интертемпоральные". Тем самым он объяснил феномен процентной ставки. Довольно сильный импульс австрийской традиции придал семинар, который вел Бем-Баверк с 1903 по 1914 год в Вене. Надо сказать, что в отличие от современных нам экономистов-американцев, Бем-Баверк был очень крепко инкорпорирован в общественную жизнь страны, был выдающимся государственным деятелем, занимая трижды пост министра финансов и будучи длительное время президентом Австрийской Академии наук. Он был признан и как состоявшийся государственный чиновник, и как один из основателей научного направления.
В каждой приличной школе бывают бунтовщики. Первым таким бунтовщиком в Австрийской школе стал Людвиг фон Мизес, который начал свою карьеру с легкого скандала. В 1906-м году он опубликовал статью о кредите и деньгах, в которой обсуждался вопрос о фактически действовавшем в Австрии золотом стандарте, и в которой молодой Мизес задавал вопрос руководству Центрального банка: "Почему бы не перейти и к золотому стандарту de jure?". Напомню, что тогда золотой стандарт de jure существовал в большинстве развитых экономик, а в экономиках менее развитых обменный курс их валют был привязан к валютам, базировавшимся на золотом стандарте. Результат этой статьи молодого автора был совершенно неожиданным. Статья была написана довольно специализированным языком и была выпущена, так сказать, в ведомственной брошюре. Однако ответ прошел в открытой печати, причем как говорил Мизес, совершенно неадекватный значению работы. Узко-техническая статья, посвященная частным, специальным вопросам банковского устройства, вызвала широкий общественный отпор. Несколько лет спустя Бем-Баверк рассказал Мизесу то, что не мог рассказать во время выхода статьи, а именно, что, сам не ведая того, Мизес угодил со своими предложениями и предположенияими в сердцевину политических и финансовых интересов руководства Центрального банка. Интересов настолько тонких, что можно вести речь о секретности. Дело было вот в чем. Отсутствие золотого стандарта de jure и необходимость держать резервы в иностранных валютах приводила немедленно к необходимости иметь некоторую политику в отношении поддержки портфелей этих валют. Это, естественно, приводило к существованию остатков на спецсчетах Центрального банка, которые в рамках бухучета Центрального банка появлялись и исчезали, во-первых, внутри ведомства, а во-вторых, внутри периодов отчетности, т.е. на первое января этих остатков нету либо они малы, потом они образуются, потом используются, и на первое, скажем, февраля их опять нету. Конечно, не имелось никакой общественной огласки. Эти остатки служили базой для секретных фондов Центрального банка, из которого делалась кампания public relations по укреплению имиджа Центрального банка и его сотрудников в глазах общественности, а также направлялись средства на поддержание некоторых политиков, партий и талантливых журналистов.
Мизес не остановился на этой статье, продолжал идти дальше. Итогом этих его исследований стала первая его фундаментальная работа, которая вышла в 1912 году на немецком языке - "Теория денег и кредита". Надо сказать, что это была первая и, видимо, последняя его работа, отрецензированная Кейнсом. К тому времени Кейнс уже руководил журналом Economic Journal. Он написал краткую рецензию, в которой похвалил автора за начитанность и систематический подход к предмету, но обвинил в недостатке конструктивных и новаторских идей, что, надо сказать, было весомым фактором, отодвинувшим перевод книги на английский язык на 20 лет. Книга была переведена на английский язык в 1931 году.
В 1933 году в одной из статей Кейнс вспоминал себя в период до I мировой войны, и относительно своего немецкого сказал: "В ту пору, да и сейчас, я не в состоянии читать по-немецки так, чтобы скорость чтения соответствовала усвоению содержащихся в тексте идей". Это позволило позднейшим комментаторам обвинить Кейнса в сознательном игнорировании результатов Мизеса.
Суть мизесовского открытия - а то, что он сделал в своей книге можно без преувеличения назвать открытием - говоря общими словами состоит в построении интегральной теории ценности и денег. Это то, что политическая экономия разных школ решала в течение всего 19-го века, и то, что в начале этого века приобрело острый практический характер. При этом методологически он опирался на результаты Менгера и Бем-Баверка, а именно, на теорию предпочтений, на методологический индивидуализм и методологический субъективизм, с одной стороны, и с другой стороны - на подход Бем-Баверка к проценту, как численному выражению межвременных предпочтений, существующих у получателя благ, говоря широко, или у потребителя и инвестора, говоря более специальным языком, то есть, предпочтений относительно размена будущих поступлений на настоящие. Соответственно процент принимал размерность не цены денег, а цены времени.
Работа Мизеса предвосхитила, надо сказать, очень многие дальнейшие открытия и дискуссии, которые велись в экономике в XX веке, в частности в эконометрическом и макроэкономическом сообществе. Многие результаты были переформулированы и заново открыты Лукасом в его статье о рациональных ожиданиях. К тому времени австрийское наследие было прочно забыто, поэтому экономическая общественность восприняла их как новые, хотя даже не очень детальный анализ показывает, что эти результаты были тщательным комментированием, подробным, математизированным комментированием одного важного частного случая, изложенного в книге "Теория денег и кредита".
Эта книга есть в библиотеке института Найшуля. Желающие на условиях изготовления одной ксерокопии для себя и одной для нас могут ее получить.
Австрийская традиция, как любая такая хорошая традиция, формировалась конечно, в борьбе. Первым противником австрийской школы была господствовавшая тогда немецкая историческая школа, а вторым - английская классическая политическая экономия, прежде всего, в ее миллевском исполнении, хотя и в рикардианском тоже. Мизесовская работа содержала подробный анализ всех концепций денег, существовавших к тому времени, достаточно подробное изложение экономической истории денег, в частности детальный анализ дискуссии между Currency School и Banking School, которая велась в Англии на протяжении большей части 19-го века, и сопровождала принятие Bancing Act – закона о Центральном банке и введении золотого стандарта в, так сказать, фидуциарном исполнении. Помимо этого она содержала исключительно подробные и, тем не менее, точные выводы относительно природы делового цикла, которые возникают в экономике с Центральным банком, с одной стороны, и неполным резервированием в коммерческих банках - с другой.
Вкратце выводы сводятся к следующему: в системе, где господствуют коммерческие банки с неполным резервированием, генерируются так называемые фидуциарные деньги или деньги, не обеспеченные резервами на 100%. Это приводит, с одной стороны, к удешевлению кредита, с другой стороны - к росту ожиданий. Рост этих ожиданий связан с тем, что публика интерпретирует увеличившийся поток кредитов как сигнал о росте спроса на свою продукцию и услуги. Через короткое время производственные мощности оказываются исчерпанными, недостроенные стройки достраиваются, оборудование со складов уходит в монтаж, и кредитный механизм порождает бум в инвестиционных отраслях, который может продолжаться, пока деньги дешевые, пока публика интерпретирует процентную ставку как низкую. В системе без Центрального банка или с Центральным банком, который жестко ограничен золотыми резервами, спад наступает достаточно быстро, так как Центральный банк упирается в своих возможностях расширения кредита в абсолютный размер золотых резервов, поднимает учетную ставку или ставку рефинансирования - в зависимости от устройства взаимодействия Центрального и коммерческого банков - и сама фаза бума не продолжается долго. Поэтому спад не является глубоким, а расчистка рынка происходит достаточно быстро. В качестве примера, известного в литературе как разрушительный кризис, можно привести английский кризис 1847 года. Я полез в статистику и нашел, что он был расчищен примерно за три недели мая 1847 года. Все "великие депрессии" в 19-м веке укладывались в рамки одного, редко двух лет.
С появлением в стране центрального банка, которые имеет в пассивах не золото, а казначеские обязательства и иные государственные долги, его способность предлагать "дешевые" деньги, т.е. долги держать низкую ставку и выдавать необеспеченные деньги банкам, возрастает. Становится возможной пролонгация фазы бума с соответствующим углублением фазы спада и с соответствующими более болезненными формами этого спада. На житейском уровне это, мне кажется, вполне понятно. То, что Мизес назвал malinvestmens, mal - это французская приставка, означающая "болезненный", "неправильный". При длительном подъеме объем этих malinvestmens чрезвычайно высок: вовлекаются все новые и новые отрасли по цепочке. Люди думают, что эти проекты следует осуществлять, следовательно, это оборудование следует заказывать. Спонсоры бегают с деньгами, начинают всякие морочащие публику благотвортельные инициативы. Все думают, что они ужасно богатые. Три, там этажа, а не два. И кирпича, соответсвенно, заказывают на три этажа. А кирпичный завод начинает строить новую печь. И так далее. И это длится не кварталы, а годы, как это было в США перед Великой депрессией, когда с 1922 года ФРС по разным причинам, на которых мы позже остановимся, накачивала экономику дешевым кредитом. Если это длится годы, то понятно, что количество проектов, которые могли существовать только в эпоху дешевого кредита, очень велико, и при малейшей сигнале о том, что ставка пойдет вверх, появляется "эффект домино" - они сыпятся. Кирпичный завод вдруг узнает, что все эти заказчики разъехались и как ему расчитываться с кредитом на строительство печи, совершенно непонятно.
Картины этих спадов нарисованы в книге Мизеса , надо напомнить, вышедшей до учреждения ФРС, которая организована была через год, в 1913 году. То есть книга была сугубо теоретической. Надо сказать, что отсутствие ее перевода на английский язык сыграло весьма отрицательную роль. Можно спорить, случайно или нет Кейнс не дал добро этой книге. Думаю, нет. Он был человеком очень яркого ума, и достаточно проницательным. Другое дело, что это шло в разрез, во-первых, с его научными, во-вторых, с его этическими установками, поскольку уже в эти годы он сформировался как “самый умный экономист на Земле”, “самый влиятельный советник самого могущественного правительства”. Эту свою миссию он осознал еще учась в Кембридже, поступив в тайное общество "Апостолы", которое было организовано в начале XIX века. Членами его были очень влиятельные английские интеллектуалы, например, Бертран Рассел. Они, естественно, ставили своей миссией переустройство мира на научных началах, у Кейнса был номер 243. У них было такое видение, что настоящие acting, то есть люди со свободной волей - это члены этого общества, все остальные - статисты, движимые разнообразными макроэкономическими функциями. Надо сказать, что установка, полученная Кейнсом в интеллектуальной атмосфере Кембриджа, проявилась уже в полной мере к моменту, когда он познакомился с работой Мизеса.
Следствием выхода этой книги было вежливое игнорирование Мизеса со стороны немецкой науки, которая почти вся была к тому времени в русле "исторической школы". Зомбарт придал второе дыхание "исторической школе", в полемичной, захватывающей форме рисующей правдоподобные картины прошлого, насыщенные богатым фактическим материалом. Поэтому тщательные рассуждения Мизеса, который как блестящий логик последовательно рассматривал все возможные гипотезы, никакой реакции у германоязычной науки не вызвали. Более того, австрийское сообщество, группировавшееся вокруг кафедры в Вене, не выразило ни понимания, ни желания поддерживать дискуссию и отвечать на эту книгу.
Потом началась война, Мизес ушел на фронт, по возвращении с фронта он занял пост советника в Торгово-промышленной палате Австрии, где и работал до 1934 года; организовал свой знаменитый privatseminar, частный семинар, слушателями которого были впоследствии ставшие известными экономисты, в частности Оскар Моргенштерн, Махлуп, Хаберлер, Розенштайн-Родан, Хайек и многие другие экономисты, впоследствии перебравшиеся в Штаты и внесшие значительный вклад в конкретные экономические дисциплины.
В 1934 году Мизеса приглашают в Женеву читать курс в Институте коммерции. Надо сказать, что начиная со второй половины 30-х годов Женева становится интеллектуальным центром Европы по очень разным позициям. По-моему, этот факт не очень отмечен. Там одновременно работали, например, Вильгельм Рёпке, идеи которого были основой реформ Людвига Эрхарда в послевоенной Германии. Там работал Юнг, который на материале предвыборной кампании Гитлера изучал проблемы воздействия радио на коллективное бессознательное, и то что сейчас называют "избирательными технологиями". У него помощником был упоминавшийся выше наш соотечественник Вышеславцев, написавший в 53-м году по итогам этих лет эту самую книжку, "Кризис индустриального общества". Там же работал, это парадокс, хотя не очень - так как он работал в Лиге наций, человек, сделавший вклад в прямо противоположное направление развития экономической мысли, норвежский экономист Хаавелмо, создавший первую в мире эконометрическую модель из шести, кажется, уравнений. Начиная с 1940 года, почти все они отправились в Соединенные Штаты, ввиду начавшейся войны. Про тот период существует мрачная европейская шутка тех лет: пессимисты уехали в Америку, а оптимисты - в печь.
В 1931 году на семинар к Мизесу попал Лайонелл Роббинс, влиятельный к тому времени функционер от экономической науки, занимавший крупный пост в Лондонской школе экономики, который пригласил Хайека занять преподавательский пост. С 1931 года начинается карьера Хайека в Лондоне. Выходит на английском языке его книга "Цены и производство" (Prices and production). У него появляются последователи, ученики. Произошел короткий ренессанс австрийской школы на английской земле. В частности, его аспирантка Вера Смит (Vera Smith) публикует свое фундаментальное исследование о происхождении центральных банков. (Если кому-то интересно, оно переведено на русский язык, я его издал, оно тоже имеется в нашем институте, то есть в Институте национальной модели экономики, в котором президент - Найшуль.) В Лондоне формулируется то, что можно назвать фундаментальными идеями австрийской школы, определявшими ее до 1946 года.
Этих центральных идей - шесть:
+ методологический индивидуализм (позже я остановлюсь на этом и скажу, что имеется в виду);
+ методологический субъективизм;
+ предельный анализ, или маржинализм;
+ особая роль полезности при формировании спроса и рыночной цены;
+ принцип альтернативных издержек или "издержек упущенных возможностей";
+ принцип временнОй структуры предпочтений, определяющих потребление, производство и ставку процента.
В конце 30-х, начале 40-х Мизес зафиксировал следующий факт: все школы в той или иной степени разделяют эти принципы. И в частной беседе с Махлупом он признал, что австрийская школа окончила свое существование, растворившись в экономической науке в целом. Однако, поскольку Мизес и Хайек продолжали писать и работать, можно сказать, что они несли этот австрийский заряд дальше. Если работы Хайека получили известность и вошли в стандарт экономических дисциплин, то мизесовская работа Human Action или "Человеческая деятельность" - фундаментальный труд, в значительной части созданный на немецком еще в в Женеве, и переработанное английское издание которого вышло в Америке в 1949 году, - была практически неизвестна в академических кругах. Сам Мизес фактически был вне научного сообщества - он на спонсорские деньги преподавал в бизнес-школе при Нью-Йоркском университете.
А научное сообщество в ту пору как раз претерпевало первые последствия кейнсианской революции, по удачному выражению Марка Блауга "перманентной революции", начавшейся в 30-х годах и получившей сильнейший импульс с выходом книги Кейнса в 36-м году (имеется ввиду "Общая теория процента, занятости и денег").
Методологический индивидуализм, будучи сверткой достаточно развернутого концептуального описания экономического метода, означает следующее. Перефразируя Фридмана, который говорил: "Money matters", - что означает "Деньги имеют значение", здесь был выдвинут тезис, неожиданный для экономической науки: "Human actions matters", - "Действия людей имеют значение".
Вопрос: Как вы относитесь к Фридману?
Сапов: Сильно переоценен. Как публицист стал сдвигаться вправо с 1953 года, как экономист неподвижен до сих пор. Не этатист, но и не рыночник. Работает в рамках количественной теории денег, которую развивал Ирвинг Фишер. Это у Юма было такое заблуждение великого человека, а Фишер, будучи практичным американским ученым его математизировал и развивал. А теория эта неверная. Долго рассказывать, там большая наука начинается.
Так вот, в мире кривых, формалистических моделей, агрегированных показателей и усредняющих процедур, с одной стороны, (это позитивистски настроенные экономисты, которые с начала XX века и особенно с тридцатых годов комплексуют перед физиками) и объективных процессов развития производительных сил и производственных отношений с другой (это наши “марксиды”, как их Герцен называл), мысль о том, что в конечном итоге действия отдельного человека как раз и является причиной не отдельных, а вообще всех, любых изменений, инноваций, сдвигов, так вот, эту простую мысль сознание экономистов, воспитанное на естественно-научной парадигме, которая в окарикатуренном виде составила суть экономического анализа, воспринимало и воспринимает с большим трудом.
Надо сказать, что отдельное место в книге Мизес посвятил анализу возражений, в частности утверждающих, что "человек - животное общественное", что "в начале - коллектив, а потом - индивидуум", что "язык является групповым феноменом, и поэтому отдельный человек - это дикий Маугли". Там проанализированы что-то около 15 такого рода атак, иногда очень кратко и остроумно.
Например, на мой взгляд, очень современный "информационный" аргумент. Когда мы говорим "Я" - никакой дополнительной информации не требуется, когда же мы говорим "Мы" - это высказывание принципиально открыто, незамкнуто, допускает произвол толкования и, вообще говоря, без дополнительной информации бессмысленно. Надо сказать, что ввиду школьного образования, принятого в Австро-Венгрии ему было достаточно легко отбивать эти наскоки, поскольку и Менгер, и Бем-Баверк, и Мизес в свое время, образно говоря, получали указкой по рукам за недобросовестное штудирование Аристотеля на древнегреческом.
Поэтому философским аппаратом они владели с детства и в таких объемах, в которых англо-американские студенты владеть не могли. Более того, поскольку они были учениками Менгера (а Менгер учитель был добросовестный и дотошный), они также опережали своих англо-американских коллег и просто в знании источников. Скажем, есть свидетельства, говорящие в пользу того, что Джевонса - самого знатного английского маржиналиста - "кембриджцы" не читали, поскольку заведующий кафедрой Маршалл сделал все, чтобы интегрировать или, как некоторые отмечают, опошлить результаты Джевонса в своей длинной и путаной книге. Хайеку, например, на полном серьезе выказывали удивление по поводу того, что он читал Джевонса: зачем, если у Маршалла все написано.
Методологический субъективизм, несмотря на его несколько пугающее название, тоже является ясным и, как показывает опыт, продуктивным принципом. Он сводится к тому, что человеческое действие не может быть объяснено "естественнонаучно", что модели психологов, в частности бихевиористов, которые разрабатывали модель "стимул - реакция" и другие модели автоматического реагирования людей на те или иные ситуации, имеют принципиальный порок, содержащийся в проблеме смысла. Хотя, по внешней видимости для людей существует некоторые стимулы, и на выходе существуют их действия, но неизвестным науке образом эти стимулы действуют не сами по себе, а через те значения, те смыслы, которые люди придают им, занимаясь некоторой интерпретацией этих входных сигналов.
Эта смысловая, интерпретационная часть экономической наукой должна быть воспринята как данная, поскольку нет никаких свидетельств, говорящих о биологической или какой-то иной "естественной" (химической, генетической, физической, электрической и т.п.) обусловленности придания людьми смысла тем или иным событиям.
Поэтому постулат методологического субъективизма гласит: действия людей не могут быть поняты вне контекста общего состояния культуры, идеологии, доктрин, общего багажа знаний, верований и ожиданий людей. Это, я бы сказал, выбивало табуретку из под ног кейнсианского разделения людей на потребителей, управляемых consumption function, сберегателей, которые от жадности не хотят инвестировать в замечательные инженерные проекты, вроде высокоскоростных магистралей между Лондоном и Парижем, инвесторов, которые постоянно ошибаются в ту или иную сторону, оценивая перспективы развития отраслей, и мудрых государственных служащих, которые, ведомые руководящими идеями Кейнса, точно угадывают будущие общественные потребности и эффективно перераспределяют содержимое карманов своих сограждан.
Про opportunity cost много не скажешь. Помните пример с книгой и островом? Уж это точно вошло во все курсы и учебники. Хотя надо сказать, что ни в одном курсе или текстбуке последовательно этот принцип не проведен. Более того, в Америке имеется такой ученый и общественный деятель Марк Скоузен, который провел интересную работу. Во-первых написал книжку, сравнив все издания Самуэльсона, а в этом году 50 лет с первого издания, она у них там как у нас румянцевский учебник, если кто помнит. Так вот, как и там, так и тут Скоузен нашел там повороты на 180 градусов, и не один раз. Во-вторых он приложил к тексту текстбуков принцип opportunity cost, заявленный как неотъемлемый в первых главах. Понятно, что, например, макроэкономическая модель IS-LM и многие другие при последовательном применении этого принципа разваливаются.
В настоящее время экономическая наука столкнулась с тем, что как "австрийскость" ни гнали в дверь, она залезла в окно. Она залезает по следующим направлениям. Во-первых, инвесторы интерпретируют с ее помощью результаты уже второго, наверное, большого инвестиционного спада (я имею ввиду под первым спад 86-91-го годов, связанный с резким падением цен на недвижимость, второй - это нынешний, связанный с исчезновением вот этих вот выдуманных "emerging", "развивающихся" рынков. В частности в таком практическом издании, далеком от теоретических дискуссий, как Wall Street Journal от 28 августа сего года появилась статья Джеймса Гранта, в которой он в кратких энергичных выражениях привлек внимание инвестиционной общественности к теории цикла Мизеса, выстроив следующую причинно-следственную гипотезу. 1992 год - избирают Клинтона. 1991-92-й - это рецессия, что-то надо делать. И Гринспэн понижает ставку рефинансирования до 3%, порождая инвестиционный бум, который довольно быстро выплескивается за национальные пределы и приводит к "пузырю" в ценах акций. Сначала это произошло в Мексике. После мексиканского краха осенью-зимой 1994-95 года и спасения ФРС-ом мексиканского рынка бум продолжился, поскольку сообществу дали сигнал, что помогут. Он перекинулся на азиатские рынки. И даже такой совсем странный феномен как Россия тоже включился в этот процесс, образовав небольшой аппендикс в этом большом "пузыре". Каковой "пузырь" естественно "сдулся", но, правда, причина была не повышение ставки ФРС, а трудности в возврате долгов, которые выдали коммерческие банки заемщикам из азиатских стран. Тем не менее, причиной спада согласно австрийской традиции является, конечно, предшествующий бум. Соответственно, если вы видите резкое обрушение цен на рынке какого-то актива, смотрите на 3, 5, 7 лет раньше - что делалось с учетной ставкой, базовой валютой данного региона или в Штатах, если это близко. А сейчас уже и везде.
Второе направление, по которому австрийский подход проникает в теорию и в практическую жизни и заставляет сообщество, которое работает в университетах, развернуться к нему более внимательно. Это в корпоративной культуре, в корпоративных стандартах. Речь идет о роли относительных цен как поставщиков информации, и вообще об информационной природе рынка, которая особенно усиленно разрабатывалась Хайеком после войны и в недавнее время Кирцнером. Как говорится, корпоративные менеджеры, не зная того сами, говорят прозой: они сейчас акцентированно включают управление знаниями в корпоративное управление, наряду с chief executive officers и chief financial officers появляются chief knowledge officers, которые в некоторых корпорациях вырастают из повышенных IT-людей, то есть людей, отвечающих за информационные технологии. В некоторых корпорациях берут каких-то разочаровавшихся ученых или успешных организаторов. Их роль состоит в отслеживании, мониторинге, управлении потоками знаний внутри корпорации вообще. При этом, конечно же, немедленно возникают проблемы прав собственности, явных, скрытых издержек по "выковыриванию" из голов лояльных сотрудников их информации, проблемы дележа результата между корпорацией и носителем знания, который может быть, например, внутри корпорации лаборант, и тому подобные вещи. По крайней мере запас каких-то первичных рационалий может быть найден в работах австрийской школы.
И, наконец, третье направление, по которому, я думаю, австрийская школа будет влиять в наступающем веке - это резкое усиление австрийцев, ныне работающих (я скажу потом в каких центрах) в политической теории организации общества, и описаний, основанных на австрийской методологии. Это прежде всего работы Салерно, Хоппе и других. Юрий Владимирович Кузнецов дополнит этот список при ответах на вопросы, если есть интерес.
Основные центры. Надо сказать, что австрийское сообщество внутри экономической науки является маргинальным, сознает себя таковым, имеет все атрибуты субкультуры, а именно съезды, галстуки, символику, интенсивную переписку внутри сообщества, и менее интенсивную снаружи. Они все по разным университетам вынуждены читать общие курсы, и потом в спецкурсах, на спецсеминарах шепотом рассказывать: "Ребята, не верьте, все не так страшно". Собираются они вокруг Ludwig von Mises Institute, который расположен в городе Оберн, это университет штата Алабама. Второй такой центр - Foundation for Economic Education, организованный покойным Лоуренсом Ридом. Они издают журнал со страшным названием The Freeman. Институт Найшуля его получает, так что если есть интерес, можно ознакомиться. Это узловые места.
Имеется, конечно, общество Mont Pelerine, о котором вы, наверное, знаете, организованное после войны при участии Хайека. Правда есть сомнения в том, что это адекватное либеральное место. Например Мизес, попавший на доклад Фридмана о том, как правильно сделать пропорциональный налог, чтобы было и собирать много, и сравнительно честно, покинул заседание с воплем: "You all are a bunch of socialists!".
Надо сказать, что очень много таких баек, анекдотов, неожиданных житейских исторических сведений поджидают вас если вы погрузитесь хоть чуть-чуть в мир этих людей. Скажем, одна из таких очаровательных историй о том, как Мизес предотвратил в Австрии создание социалистической республики. На семинары Бем-Баверка с 1903 по 1914 год ходили не только австрийские ученые, но и социалисты и коммунисты. В частности их посещал Николай Бухарин, который позже в "Политической экономии рантье" напишет, что с социал-демократами мы договоримся и профессор Пигу нам тоже не страшен, но главный, бескомпромиссный враг большевизма сидит, конечно, в Вене, это тамошние экономисты. Эти семинары посещал будущий генеральный секретарь ЦК социалистической партии Австрии Отто Бауэр, который в 1919 году, видя успехи социализма в России, Венгрии и Баварии, решил приступить к правильному распределению продовольствия в Вене, что было сочувственно встречено общественностью, которая была под впечатлением успехов в этих странах, и даже провела соответствующие подготовительные конференции. В том числе и деятели церкви обсуждали как при новом режиме будут жить. Мизес почувствовал, что до беды недалеко, и потратил три ночи, как он пишет, сидя на кухне с Отто Бауэром, убеждая, на пальцах и на примерах показывая, что контроль за продовольствием, за его производством и распределением скорее всего приведет к массовым голодным смертям. Поэтому лучше подождать, опустить национальную валюту до уровня равновесия обмена на золото или доллар, и заякорить на этом уровне австрийскую крону. Отто Бауэр внял логическим аргументам, не стал вводить социализм, но обиделся на Мизеса и больше с ним не разговаривал.
Мы проработали ровно час. Историю я изложил, перспективы тоже. Если есть какие-нибудь вопросы, я на них с удовольствием отвечу.
Ершов: Давайте задавать друг другу вопросы. Ты обещал еще какой-то комментарий по поводу великой депрессии.
Сапов: По поводу великой депрессии рекомендую книгу Ротбарда. Был такой американский экономист, ученик Мизеса, недавно умер, в 1995 году. Она тоже есть в вашем институте, на тех же условиях ее выдадут всем желающим.
Ершов: Прокомментируй то, что он написал.
Сапов: Имелась инфляционистская политика Федеральной Резервной Системы, проводившаяся по разным мотивам с 1921 по 1929 год. Господствовала теория дешевого кредита: если будет дешевый, доступный кредит, то не только финансовые спекулянты, но и честные фермеры смогут финансировать свой оборотный капитал, развивать производство, экспортировать и тем самым всячески развивать национальную экономику. К тому времени подоспела денежная теория Ирвинга Фишера, который убедил ФРС потихонечку замещать в пассивах золото обязательствами казначейства, образно говоря, ГКО. По другому поводу, а именно в ходе предотвращения инфляции из-за наплыва золота, в 1923 году ФРС наткнулась на то, что позже было названо операции на открытытом рынке. Все это позволило ФРС эффективно манипулировать денежной массой. После войны была небольшая рецессия в 1921 году, но после этого все развивалось в одном направлении, а именно, в направлении расширения дешевого кредита. Это был первый импульс.
Второй импульс, который постоянно действовал вплоть до 29-го года был связан с переустройством послевоенной денежной системы, а именно с достаточно иррациональным желанием США и Британии вернуть фунту довоенный уровень золотого содержания. Мерами этой политики были иностранные займы примерно на 500 миллионов долларов, которые США давали Британии, и тоже все были счастливы, потому что проводилось это при посредничестве инвестиционных банков, JPM и других, которые за flotation получали неплохую комиссию. Я про инвестиционные банки ничего плохого сказать не могу, сам в таком три года проработал. Но вот там Конгресс одобрял перечень стран и соответствующие суммы, поэтому у публики сформировался устойчивый рефлекс, что эти займы - надежное, государственное дело. Соответствующие облигации, которые размещались внутри Штатов, народ скупал, как скупал золото. Надо сказать, что в отличие от позднее сложившейся картины, что во всем виноват свободный рынок, исследования Ротбарда показывают, что вот эта вот денежная кредитная составляющая, связанная с поставками золота в Англию, а также с запретом поставки золота в Америку была следствием, грубо говоря, мании величия трех-четырех людей: в частности Монтегю Нормана, который тогда возглавлял Банк Англии, и Бенджамина Стронга, управляющего Федеральным Резервным Банком Нью-Йорка , которые проводили секретные совещания, не ставя в известность британское правительство и ФРС. Они, правда, приглашали туда других почтенных людей, в частности Ялмара Шахта, председателя Рейхсбанка ваймарской республики. Они уговаривали его и французского министра финансов тоже подпечатать денег, говоря: "Вот мы это сделали, и беды нет". Как говорил председатель правления Стронг "Я тут бокальчик виски фондовому рынку впрыснул" - говорил он в 28-м году, чрезвычайно довольный собой. Этот бокальчик выглядел как увеличение объемов коммерческих векселей, учитываемых Федеральными резервными банками. Была дана политическая команда - не особо обращать внимание на их качество. Соответственно повалили учитываться такие векселя, которые вообще-то не имели шансов быть учтенными с такими небольшими дисконтами, не будь этой политической команды. Объемы впрыскивания денег во второй половине 1928 года достигли сотен миллионов долларов, что, конечно, привело к огромному спросу на надежные американские акции. Надо сказать, что ограничения на margin call не существовало. Если кто не знает - в данном контексте - by on margin - это покупка акций на растущем рынке не полностью на свои, а частично на заемные средства - мол, цены на акции вырастут, я часть продам и с кредитором рассчитаюсь. Т.е. важна доля заемных средств при покупке ценной бумаги. Тогда эта величина доходила до 100%. Популярность этих схем была такова, что Уинстон Черчилль из Нью-Йорка писал жене: "Подзайми-ка денег, мне тут открывают лимиты, и мы с тобой сейчас нарастим капитал". Это было в июле 1929 года
Что происходило в это время в реальном секторе? Кстати, это одно из понятий, против которого больше всего возражали австрийцы, которые говорили, что нет реального и денежного сектора, точно так же, как нет общего индекса цен, а есть текущие цены и корзина конкретных товаров. Соответственно, все сектора, где люди добровольно передают другим деньги в обмен на товары или услуги или песни и пляски, с экономической точки зрения реальны одинаково, что противоречило, конечно, инженерному пафосу эпохи. Тем не менее, институционально: в сентябре 1922 года принимается импортный тариф [Фордни- Маккамбера], который привел к спаду импорта из Европы, вызвавшему общий спад 1922 года. Вы понимаете, они давали в долг, накачивали золото в Англию, и одновременно препятствовали сбыту английских товаров в Америке, что приводило к необходимости для англичан рефинансировать эти займы, поскольку баланс у англичан оставался плохим. Рефинансирование займов, конечно, выгодная инвестиционная операция, и investment banking очень сильно настаивал на защите американского рынка от дешевых английских товаров.
Кроме того, во время войны было создано достаточное количество федеральных корпораций, которые (не разгонять же служащих) в последующий период сменили названия и наделялись все большими функциями по контрактации и субсидированию экспорта. В частности, War Corporation была просто переименована в корпорацию по субсидированию экспорта, и так появились федеральные фонды, остатки которых использовались для страхования экспорта американских фермеров в Европу. Это, конечно, сыграло злую шутку, поскольку, торговый баланс перекосило в сторону экспорта сельхозпродукции. Соответственно, в Европе возник довольно большой спрос на доллары, поскольку экспорт порождает импорт. И вот, когда в 1931 году горячие конгрессмены приняли закон Смута-Хоули, который ввел запретительный тариф примерно на 800 видов товаров, вот тогда, собственно, черная пятница с долларом в Европе и случилась. Он стал не нужен. А через пару кварталов волна дошла и до фермеров: их доходы упали на одну треть, ровно на столько на сколько упал экспорт, ведь долларов-то не стало. Соответственно, разорились фермерские банки в Америке и депрессия получила новый импульс, который Рузвельт поклялся "приструнить и обратить вспять".
Сейчас очень модно ссылаться на Рузвельта как на великого борца за дело госрегулирования. Но если заглянуть в энциклопедию и посмотреть предвыборные лозунги, с которыми он шел, то мы увидим несколько традиционных и один новый. Новый: он ввел в политический лексикон термин "договор между элитой и народом". Предвыборная программа - это и есть такой договор, и "мы торжественно клянемся свято его выполнять". Суть договора была следующая: резкое сокращение государственных расходов, установление золотого стандарта, прекращение практики дефицитного бюджета и разгон всяческих союзов, как предпринимательских, так и трудовых.
Эта тема большая, фактурная, поэтому если интересно, то мы отдельно можем встретиться по депрессии и послушать.
Ершов: В чем аналогия между тем, о чем ты говоришь, и нашей сегодняшней проклятой российской действительностью?
Сапов: А что, у нас действительность есть? По-моему, ее нет.
Кузнецов: Бытие в России есть?
Сапов: Я думаю, что скоро будет расцвет самодеятельной песни, и мы в походы будем ходить. Что касается серьезной диагностики - это тема большого и интересного обследования. Я Россию только за деньги могу исследовать.
Ершов: Пожалуйста, вопросы. Давайте с места.
Найшуль: Я бы задал специфический вопрос. Я бы попросил сравнить три вещи: мизесовские взгляды, хайековские взгляды и то, что мы часто обсуждали в нашем институте - принцип свободной банковской деятельности.
Сапов: Вкратце на последний вопрос дам фактический ответ, а потом скажу свое мнение. Смех. А чего вы смеетесь? Есть факты, а есть мнения. Факты таковы. В “Теории денег и кредита” Мизес провел детальное логическое исследование происхождения денег. Надо сказать, что в отношении к истории, к эмпирическим материалам он был довольно сдержан, говоря, что экономическая история - отдельная интересная дисциплина, но историческими экономическими фактами ничего ни подтвердить, ни опровергнуть ничего нельзя. Экономическая теория - наука типа геометрии, то есть строго логическая, даже аксиоматическая. Если у вас есть некая базовая модель человека, дальше вы должны просто тщательнейшим, логическим анализом исходных постулатов поверять те или иные феномены. Как человек, под руководством Эмиля Борисовича [Ершова] много лет занимавшийся построением и оцениванием больших эконометрических моделей, могу ответственно заявить, что тут, конечно, Мизес прав. Эконометрика, как наука историческая, имеет настолько мощный аппарат, что я на спор берусь любую теорию с помощью убедительной эконометрической модели подтвердить или опровергнуть на одних и тех же данных.
Его анализ происхождения денег был опять-таки логическим. Грубо говоря, его результаты сводились к тому, что имеется некая группа товаров, которая принимается легче, чем другие. Когда этот феномен возникает, то появляется аттрактор. С каждым тактом обмена вытесняются товары, менее привлекательные по сравнению с более привлекательными, пока не останется один. Как только это происходит, этот один товар начинает выполнять функцию денег, и с этого места его можно сдвинуть только насильственно, только при помощи государства, например вначале монополизировав поставку монет и банкнот, затем затруднив или сразу объявив уголовным преступлением расчеты в золоте. Ведь если по-честному, то переход от gold standart - от золотого стандарта - к gold buillon standart, или золото-слитковому стандарту, когда была ликвидирована свобода перечеканки золота, имеющегося у населения, в золотые монеты, и был такой государственной конфискацией денежного материала.
В каждой наличной экономике деньги есть, и они одни. Это некоторое принципиальное свойство развитой обменной системы. Вопрос о том, как фидуциарные деньги или кредитные деньги привязывать к какому резерву, решается исторически, хотя эмпирика говорит, что лучше золота ничего нет. На этот счет есть большая подробная аргументация, и не только у Мизеса. Надо сказать, что вот мы думаем, что золотой стандарт сам сложился. Однако большую часть первой половины XIX века тщательно обсуждались все случаи, подслучаи. Он не был результатом того, что вроде бродили в темноте и наткнулись, он был вычислен. Когда Витте его вводил (Витте один из последних его вводил, Бисмарк раньше него, французы еще раньше, а англичане еще раньше французов) это был не вопрос моды, а совершенно просчитанная вещь, очень жесткая.
Главное достоинство золотых денег в том, что производство денежного материала дисперсно и не может быть сосредоточено в руках денежных властей.
Что касается концепции Хайека, то у австрийского сообщества и людей, занимающихся деньгами, прошла довольно большая дискуссия, которая продолжалась лет 15. Я в свободное прочитал некоторые материалы и одну итоговую работу и пронаблюдал такую динамику: люди, которые недавно начинали заниматься этой проблемой, их идея Хайека покоряет, она достаточно яркая и необычная. Напомню вкратце, что она состоит в том, что надо лишить центральный банк монополии эмитировать деньги и предоставить право выпуска денег всем желающим. Но потом, когда начинается углубленный технический анализ, сообщество делится на два множества: одни теряют интерес к проблеме, а вторые перевербовываются в сторонников золотого стандарта. Это получается, если додумать хайековскую конструкцию до конца. Если почитать внимательно, что Хайек написал, то видно, что у него там имеются попытки “отклеить” средства обращения от единиц учета. Так вот эта единица учета будет - либо грамм золота, либо, для наших беззолотых условий, - зеленая бумага с тем или иным президентом. И вся свобода частной эмиссионной деятельности сведется к свободе эмитировать производные бумаги для удобства расчетов. Это, если хотите, просто свобода чекового обращения, под которым будет лежать резерв собственно денег, и эти резервные деньги будут единственными. Это можно проиллюстрировать эмпирически. У нас люди, которые работают с зачетами и векселями, на эту тему любят фантазировать. Надо задать им простой вопрос: “Ну хорошо, утюги там, квартиры, трубы... А долларами на счет твое предприятие возьмет?” Понятно, надо сделать скидку на издержки урегулирования отношений с налоговыми органами, тем не менее практика российских директоров говорит о том, что такое прямое и честное предложение технические трудности может и встречает, а принципиальных нет.
Теперь мое отношение. В общественном сознании имеется, так сказать, переоцененный Хайек и недооцененный Мизес. Это связано с тем, что Хайек работал в Лондоне, публиковался, печатался, и довольно большую часть “австрийской правды” народ узнавал от него. Он выступал одновременно и как продуцент знаний, и как их промоутер, то есть рассказывал то, что другие написали. Поэтому к послевоенному времени он стал центральной фигурой. Хотя, если брать чистую историю идей, он не был центральной фигурой. Многие его вещи являются комментариями или даже искажениями. Надо сказать, что его на этом Кейнс поймал.
Хайек с ним переговорил в 46-м году, сказал примерно так: “Товарищ Кейнс, ваши гениальные мысли искажены последователями. Не чувствуете ли вы опасность, что кейнсианцы возьмут верх в госорганах, раздуют инфляцию, и доведут до того, что вообще рыночная цивилизация погибнет?” Если вы понмните, тогда только-только кончилась война, англичане прогнали Черчиля на выборах 1945 года, фрнацузы -- Де Голля, по-моему, в 1947-м, в 1948-м Оруэлл пишет свою книгу “1984”, все лейбористы-государственники и коммунисты возвысили голос ввиду успехов Советского Союза. Так что основания для беспокойства были. Кейнс сказал: “Не беспокойтесь, доктор Хайек, я в течение месяца общественное мнение в любых объемах переверну в ту сторону, которая мне нужна”. Сказал - и умер через три месяца.
Имеется собрание сочинений Хайека, в котором 9-й том целиком посвящен взаимоотношениям Кейнса и Хайека: их переписка, записи бесед, ответы на статьи в журналах и сами статьи. Надо сказать, что последующая критика Кейнса гораздо более глубока и разрушительна, чем хайековская. Например, у меня есть такая вот книжка, она теперь тоже есть в Институте в виде ксерокопии. Это сборник Dissent on Keynes из 11 глав, изданный Марком Скоузеном. При сравнении выясняется, что Хайек был гораздо более компромиссной фигурой, чем это кажется.
Ершов: Кто такой Скоузен?
Сапов: Это интересный человек. Он инвестор, то есть, капиталист, у него есть свой инвестиционный фонд. Он редактирует и пишет книжки. В The Freeman ведет колонку. В этой книжке есть написанная им глава, он ее составлял и предисловие писал.
Киселев: Есть ли серьезная разница между позициями Мизеса и Хайека? Есть позиция Хайека, есть более глубокое логическое рассуждение, которое утверждает, что в итоге развития процесса все прийдут к золотому стандарту. Я не вижу, в чем здесь содержательная, аналитическая разница в понятиях. Понятно, что мизесовская позиция додумана до конца, хайековская - не просчитана.
Сапов: Разница в определениях. То, что Хайек называет свободой эмиссионной деятельности - это свобода выпуска необеспеченных банкнот. То есть, они по-разному понимали деятельность по снабжению рынка деньгами.
Тут есть такой соблазн: с первой точкой зрения, с которой познакомился, расставаться тяжело. Соответственно, умственная энергия тратится на отстаивание позиции, однажды занятой.
Кузнецов: Кстати, термин “free banking” встречается в работе Мизеса Human Action как рекомендация.
Сапов: “Free banking” до этого существовал исторически, в Англии в 17-м, отчасти в 18-м веке, а в Шотландии почти до половины 19-го века. Собственно “free banking”, в котором разделены функции хранения денег и функции инвестирования, когда каждый ваш рубль в Инкомбанке имеет 100% резервирование, а каждое ваше вложение в ГКО является отдельной операцией, которая осуществляется между вами и Инкомбанком с одной стороны, и Инкомбанком и Минфином - с другой стороны - такой “free banking”, конечно, логических возражений не имеет. Возражение Мизеса было в том, что деятельность коммерческих банков, как она сложилась в начале 20-го века, содержит в себе принципиальный порок. Вы банку даете деньги, имея виртуальную гарантию их возврата. Активы банка имеют рыночную оценку, а пассивы - номинальную, поэтому эта игра, так сказать, с заранее зашитым банковским крахом.
Киселев: А при возможности кредитования банков центральным банком?
Сапов: Кредитования чем? Рублями? Пожалуйста. А дальше что? То есть, если это “декретные деньги”, “fiat money” - да. Но это отсрочивание кризиса, даже бум может быть, как мы видели. Либо придется ограничивать хождение иностранной валюты, переходя к квазиденежной системе с талонами, вроде советских рублей...
Киселев: Насколько я понимаю, центральный банк, расширяя кредит, может искусственно пролонгировать фазу бума, порождая завышенные ожидания. Но я не уверен, что в системе без центрального банка автоматически произойдет разделение депозитной и инвестиционной составляющих банковской деятельности.
Сапов: Без центрального банка не существует синхронизации этих завышенных ожиданий. Вспоминаем принцип методологического индивидуадизма. Как он в прикладном смысле работает? Ожидания - это ведь в головах у людей феномен, больше-то их бытие нигде не имеет места. Так. А люди? А люди-то все разные, даже бизнесмены. И это даже не потому, что человек душу имеет, или там сотворен иначе. Просто информация у всех в головах своя, во-первых, а во-вторых, даже та информация, которая в разных головах одинаковая, имеет придаваемый разными индивидами разный смысл, разную значимость (принцип методологического субъективизма).
А это уже для экономики означает, что ожидания будут по крайней мере, они будут в одних отраслях одни, а в других - другие. У групп населения с одними доходами - такие-то, а у групп с другими доходами - другие. У возрастов от 16 до 25-ти - одни ожидания, выше 45-ти - другие. По-австрийски говоря, системы предпочтений индивидуализированы, и нужны специальные усилия для того, чтобы этот фактор устранить, например в виде наличия центрального банка с монополией выпуска необеспеченных денег.
Реплика из зала: Сейчас, по-моему были предложения, даже в России выпускать частные деньги более-менее крупных корпораций.
Сапов: Первые такие предложения поступали еще в 1991 году. Они делятся на два класса: первый класс представлен, а второй пока нет. Первый класс - деньги муниципалий и регионов, которые на самом деле не деньги, поскольку ими надо пенсии платить, то есть на них лежат те функции, которые деньгам не вполне с руки осуществлять. Быть средством обмена - это одни функции, а наполнять корзины малоимущих - это нужен другой инструмент, какое-нибудь обязательство, которое можно предъявить или погасить, а может быть и продать, если у кого дети богатые и порядочные. Второе множество, которое не реализовалось - это выпуск чего-то, деноминированного в долларах и обеспеченного каким-то супермаркетом с соответствующе корзиной товаров. Какие-то, условно, деньги магазинный цепей, может быть с родственным банком. Это был 1991, когда, если помните, было денежное расстройство и товарный голод, тогда выпуск таких инструментов мог привести к скупке дешевеющих рублей. Были еще идеи выпуска денег, деноминированных в энергетических единицах. Надо сказать, что у Хайека эти случаи разобраны под рубрикой “commodity money”
Надо упомянуть еще об одном вкладе Мизеса, о котором я забыл упомянуть. Он написал в 22-м году книжку “Социализм”, которая появилась в контексте дискуссии о хозрасчете, или, как правильно говорить, об экономическом расчета, где он показал, что поскольку при социализме нет обмена, то нет рыночных цен, значит, относительная важность разных видов продукции и потребительских товаров устанавливается политически, соответственно рано или поздно экскаваторов не хватит, чтобы запланированные котлованы выкопать. То есть, межотраслевой баланс имеет физические пределы разрешимости. Потом были возражения: вот же котлованы в Советском Союзе роются. На что он ответил: “Это так, но имеется внешняя торговля, и на внешнем рынке даже Сталин считается с тем, что нефть стоит столько-то долларов, а зерно столько-то долларов. Поэтому он импортирует вместе с натурой, вместе со штуками и тоннами, еще и информацию об относительных ценах. Т.е. внутрь социалистического цеха через внешнюю торговля попадет информация об относительных важностях. Это значит, в частности, что для Советов внешняя торговля вопрос выживания, в каких бы объемах она ни велась. А это значит, что реальный социализм, то есть тот, о котором вы говорите, в информационном смысле вещь не замкнутая".
Вопрос: Аргумент будет справедливым, если вся всемирная экономическая система будет плановой?
Сапов: Да по Мизесу она просто невозможна.
Вопрос: А вы знаете, что идею с планированием большевики взяли у немцев?
Сапов: Да, конечно. План Ратенау, который очень понравился в России и не только большевикам. Я даже знаю, что в 1848-м году, когда революционный народ Парижа сверг Луи-Филиппа там была социалистическая группа, Луи Блан там, которая сказала: “Ну вот, наконец наш час настал”, - и убедила городскую Думу дать им построить Национальные мастерские. Туда свозили заявки на изготовление бочек, телег, и прочего, они эти заявки распределяли по производителям. А производители были парижские работяги, безработные. Естественно, каждый, кто работает диспетчером, получает дешевый товар, потому что они не закладывали в цену прибыль, только издержки. Они организовали эти мастерские, это все где-то меньше года продолжалось. Потом обнаружили злоупотребления, пришлось все это закрыть, потому что взятки давали, льготные условия, освобождения от того-сего, от разных городских поборов. Как всегда - хотели социализм, получилось известно что. Но австрийская точка зрения на этот вопрос может быть такая: в теоретическом отношении все эти взятки и льготы - это такой уродский способ дать информацию о важности той или иной продукции для того или иного лица в условиях, когда на передачу этой информации через цены наложен запрет.
Ершов: Пожалуйста, еще вопросы.
Найшуль: Есть логически доказанное утверждение что свободная торговля лучше, чем ее отсутствие. Этот факт совершенно не меняется от того, какую политику проводят другие государства. Хорошо, если они тоже отменяют свои ограничения, но если даже нет, мы все равно окажемся в выигрыше. Есть ли аналогичное рассуждение относительно введения свободной банковской деятельности на территории одной страны?
Киселев: Это не так. Ведь другие страны могут субсидировать своих экспортеров.
Кузнецов: Может существовать субсидированный экспорт из других стран, но это выгодно для нас, так как означает жизнь за счет чужого налогоплательщика. Их налогоплательщик субсидирует более дешевые товары для нас.
Найшуль: Теперь я хочу поставить этот вопрос в отношении валюты, валютной политики. В настоящее время любая страна, кроме Соединенных Штатов, когда она принимает решение о внутренней валютной системе, даже о введении золотого обращения, она имеет в виду взаимоотношения, конкуренцию с долларом.
Сапов: Да, конечно.
Найшуль: То есть, принимая то или иное либеральное решение для России, не окажется ли так, что при любом ходе событий единственной валютой окажется доллар, или конкуренция будет фактически вестись между несколькими иностранными валютами?
Сапов: У меня на этот счет более общее соображение. В настоящий момент мировая финансовая система, она вообще ни на чем не держится. Она держится на некоей умственной инерции. В ее основе - дооллар, в осонове доллара американские ГКО. Я про Гринспена, конечно, ничего хорошего не могу скаазть, но он человек профессиональный и значит до определенного порога надежный. Но ведь он, не дай бог может на курорте лыжном там ногу словмать. А у власти этот балбес Клинтон, шут его знает, могут, в принципе, какое-нибудь погашение казначейских облигаций перенести. Обратятся к народу, народ поймет. И все. И нет доллара. Сейчас этого никто не понимает, когда поймут, соответственно, будет такая очень большая перетрубация, может быть, года через два. Хотя я точно не могу сказать, с какой скоростью понимание распространяется по головам. В этом смысле в России мало что определяется в отношении нашего валютного будущего.
Найшуль: Пока США не перешли золотой стандарт, и мы работаем в многовалютной системе все равно, надо принять какое-то решение.
Сапов: Ну, что такое многовалютная система?
Найшуль: Это доллар, марка, йена, обращающиеся в России, плюс то, что вы хотите сделать. Любое решение прибавляется к марке, доллару и йене. Любое решение, которое будет принято - будет четвертым. Между ними будет какое-то сосуществование на российском рынке, которое не сильно потрясает то, что происходит в мире. Я так понимаю.
Сапов: Ну, да. Просто когда эти три завалятся, надо же иметь что-то.
Найшуль: Эта теория не про нас. Это там в Соединенных Штатах они могут решать про золотой стандарт. Мы с вами будем работать с тем, что имеем, пока там не решат.
Сапов: Исторические прецеденты есть, В 1933 году Рузвельт отменил свободную обратимость доллара на золото. Но еще до этого момента все остальные страны поотменяли физическую, розничную обратимость в золото и ввели “бульоны”, то есть золотослитковый и золотодивизный, т.е. частично золотослитковый, частично валютный, частично вексельный (девизы - векселя в иностранных валютах, как правило, обратимых в слитки) стандарт. При таком стандарте золотые монеты были изъяты из обращения, а активах центральных банков находятся не только слитки, но и доллары. Система выглядела следующим образом: центральная валюта - доллар с обменом на золото; валюта вторая - британский фунт с обменом на слитки в рамках того, что сейчас наш ЦБ называет “по сделкам под контракты”, при этом золото было заемным у ФРС. В Британии это был искусственный золотой стандарт, существовавший на заемные деньги. А все континентальные валюты были привязаны к фунту. Дисциплина денежных властей в разных странах была различной. Например, у Бельгии и Голландии и Германии она была плохая, а во Франции и Австрии - хорошая, потому что там были старорежимные министры финансов, которые рассуждали так: “Как же это я навыпускаю номерков, мне их предъявят в гардероб, а пальто всего три”. То есть был прецедент такой пирамиды. Потом американцы, собственно говоря, подорвали доверие, первый раз - в 1933 году, когда издали указ об обязательной продаже монетного золота по заниженной цене (конфискация по- американски) а второй раз - в 1971 году, когда Никсон вообще в одностороннем порядке отказался от обязательства обменивать по фиксированному курсу золото за доллар, предъявленный нерезидентом. Поэтому до кризиса ГКО Федеральной Резервной системы так будет все это висеть, а потом будет такая загогулина, что какие-то конкретные формы никто вам сейчас не скажет, кроме жуликов.
Найшуль: Я бы сказал, что теория Мизеса для Соединенных Штатов - то же, что теория Хайека для России. Второй вопрос о разделении депозитной и инвестиционной деятельности. Я совсем недавно прочел один документ и ужаснулся. Там говорилось о свободе деятельности, но было предложено запретить банкам 31-го января одновременно заниматься этими двумя видами деятельности.
Сапов: Есть и более общий вопрос о том, как идеи из голов ученых проходят через руки политиков. Как происходит, что практически любая идея, будь она и нового и старого идейного спектра приводит к непредсказуемому результату? Даже не то, чтобы непредсказуемого, но всегда или почти всегда этот результат – новый шаг, шажок, ползок в направлении ограничения свободы и разрастания государственной ткани. А на входе при этом могут любые идеи – нелиберальные, либеральные, любые...
Вопрос здесь вот в чем. Если Центральный банк не поддерживает коммерческие банки с помощью своих корреспондентских счетов, счетов резервирования, и не морочит голову людям о том, что он спасет все вклады во всех банках, то это разделение по ведению счетов в рамках одного института или нескольких институтов аналогично разделению булочных и хозяйственных магазинов. Никто письмо из правительства не рассылал: “Запретить в булочной продавать гаечные ключи”, - однако гаечные ключи там не продают.
Кузнецов: У меня реплика к дискуссии насчет Хайека и Мизеса, свободы денег по Мизесу и свободы денег по Хайеку. Когда я читал Хайека, мне стало ясно видно, что в его концепции присутствует по крайней мере три разных идеи. Одна из них - предложение о параллельном существовании нескольких стандартов, нескольких денег в смысле “moneys”: корзина такая, корзина сякая. Мысль заключается в том, что конкуренция разных commodity money хороша, потому что это конкуренция. Логика же менгеровской конструкции, объясняющей происхождение, денег заключается в том, что имеется тенденция к вытеснению некоторых из них и к появлению единственных денег, единственного стандарта. Здесь нет противоречия. Есть, с одной стороны, нормативное предложение и, с другой стороны, дескриптивное описание того, что из этого получится. Применительно к российской ситуации, безусловно, если есть доллары, марки, которые представляют разные moneys, соответственно разные стандарты, то появление золотой российской валюты со 100% резервированием будет означать, что когда те стандарты рухнут, то здесь останется этот один. Другое дело: до того, как это все рухнет, кто победит в конкуренции стандартов? Кто будет “аттрактором”? Российский золотой рубль или альтернативный стандарт? Этот вопрос открытый и, по-моему, он гораздо более интересен и плодотворен для дискуссии.
Найшуль: Здесь возникает вопрос. Дело в том, что если в России будет достаточно большая внешняя торговля, то все равно спрос на доллары сохранится вне зависимости от того, рухнет доллар или нет. С этой позиции российские рубли, даже золотые, будут как деньги Череповецкого кирпичного завода по отношению к российской валюте. И здесь есть, мне кажется, очень важный элемент. Эти конструкции предполагают, мне кажется, ситуацию, когда нет искусственного преимущества одной из валют, и все признают какую-то равноценность. Если есть валюта, которая по каким-то причинам, имеет преимущество - например долгая история безукоризненного выполнения своих обязательств ее эмитентом...
Сапов: есть такая, называется доллар США...
Найшуль: .... то это прибавляет дополнительную ценность американской валюте. То есть, здесь есть некие допущения, которые в реальной жизни могут и не существовать, на мой взгляд.
Кузнецов: Здесь мы упираемся в природу происхождения “fiat money”. Почему они существуют несмотря на то, что золотой стандарт отменен? Соответственно, если в России внешняя торговля завязана на доллар, то возникает вопрос: откуда происходит ценность доллара как средства держания cash-balance?
Вопрос: В России или вообще?
Кузнецов: Понятно, что в России она происходит от того, что в Америке доллар хорошо держать в качестве кэша. А почему в Америке его хорошо держать в качестве кэша, если за ним золота не стоит? На самом деле это совершенно отдельный вопрос, почему такая штука может победить в конкуренции с золотом...
Сапов: Но тут же не было конкуренции. Существование нынешнего порядка вещей не есть следствие конкуренции свободных рыночных сил, а есть следствие прямо противоположных механизмов уголовного преследования за хранение и расчеты золотом.
Ответ: Это так. Но с другой стороны, можно представить себе, что Россия станет полигоном, где вдруг в конкурентной борьбе окажутся золото и нечто, имеющее ценность совершенно другого происхождения. Я здесь позволю себе сослаться на свою статью в Review of Austrian Economics. Идея заключается в том, что стандарт fiat money имеет изначальную, первичную ценность потому, что он позволяет платить налоги.
Отсюда следует такой вывод. Пока американская налоговая система существует и пока американское государство не развалится, пока в долларах будут принимать налоговые платежи, американцы будут предъявлять спрос на доллары, соответственно, доллар будет конкурентен как валюта в России, и может оказаться так, что он перебьет золото.
Найшуль: Я слышал, что кроме торговли, еще существуют преимущества, связанные с тем, что американские казначейские обязательства как первосортная бумага, вызывает большой поток платежей в долларах, то есть есть преимущества, и не только налоговые.
Кузнецов: Я бы сказал так, когда первосортность бондов спадет, а она спадет (я здесь с Гришей согласен), останется еще первосортность доллара как способа откупиться от налоговой, от Internal Revenue System.
Найшуль: Дело в то, что “спад первосортности” бондов будет не той ситуацией, когда сохранит дееспособность IRS. Повалится абсолютно все. На самом деле, разобраться кто прав, кто виноват будет очень сложно.
Сапов: Для желающих рекомендую статью Бориса Львина в 10-м номере "Вопросоы экономики", называется она "Об устройстве банковской системы"или как-то очень похоже. Очень австрийская статья.
Киселев: Согласны ли вы со следующим, по сути, если не заниматься юридическим разбором, на уровне конструктивных идей реально остается только одно - снятие искусственных ограничений со стороны государства на хождение альтернативных платежных средств. И тогда, даже если мы оставим хождение fiat money, у которых есть своя сфера применения в виде уплаты налогов и жалования госслужащих, если даже оставим Центральный банк, который будет эмитировать как ему угодно, все равно логика ситуации приведет к чему-то удобоваримому.
Сапов: Первый тезис. Снятие ограничений является чрезвычайно желательным направлением хода событий. Второй - само по себе это не происходит. Читать, рассказывать про этот ход событий, а также выполнять более конкретные прикладные исследования необходимо для того, чтобы содержимое голов людей, принимающих решения, изменялось. Золотой стандарт точно также трудно входил в головы как и стандарт fiat money. Надо сказать, что для него потребовались гораздо большие усилия, чем для fiat money. У нас вышло время, я вижу, что в аудиторию заглядывают...
Кстати, о золотом стандарте. Я тут на досуге провел некоторые исследования, на материалах нескольких справочников по зданиям Москвы. Та Москва, которая нормальная Москва, то есть 90% нормальных, используемых сегодня зданий, внутри Бульварного кольца и Садового кольца, причем таких, которые власти либо забрали себе (скажем, администрация президента, Минфин, Центральный банк), либо это элитное теперь жилье или становится таковым, так вот, вся эта масса зданий построена во времена золотого стандарта, начиная с 1897 по 1914 год. Включая ту самую "Роснефть", здание которой было построено в 1903 году вполне частным капиталистом Рябушинским и использовалось как дом бесплатных квартир для вдов и сирот.
Спасибо за внимание, лекция объявляется оконченной.
Вернуться в библиотеку